Золото собирается крупицами

Собравшиеся у новой шахты забойщики были молчаливы и угрюмы. То здесь, то там слышалось: «Дай огоньку», «Одолжи на затяжку». Люди сворачивали толстые, с большой палец, самокрутки, как бы желая накуриться на всю жизнь, густой черный дым самосада тяжело поднимался вверх и медленно рассеивался в воздухе Клетки то поднимались, то опускались вниз, но народу как будто не убавлялось, и даже не заметно было в толпе никакого особенного движения – будто все сговорились сегодня молчать и стоять неподвижно.

Наконец настала очередь Хисматуллы. Вместе с ним в клетку вошел Салимьян, работавший в соседнем забое. Как только клетка поползла вниз, он зажег лампу и сказал:

– Говорят, браток, с этого дня заработную плату вдвое уменьшают, не слыхал, верно или брешут?

– Верно, агай, я же тебе давно уже объяснял – теперь будут опять все уменьшать и уменьшать, а ты меня не слушал, – ответил Хисматулла. – Помнишь, рассердился еще, сказал: «Пустой разговор?»

– Ну так что ж, – смущенно оправдывался Салимьян. – Я ж человек темный, с меня и спросу нет… Да и лампы эти карбидные тогда ввели, правда, не всем достались, но я подумал, что уж раз лампы – там и крепления заменят, и вообще все к лучшему пойдет…

Он повернул винтик карбидной лампы, и вверх из форсунки вырвался длинный белый язычок пламени. Салимьян часто захлопал тяжелыми веками и вдруг не мигая уставился прямо в глаза Хисматулле:

– Что ж теперь-то делать? Научи, браток, уму-разуму! Вот и тот русский, каторжник, вид но, дело мне говорил, я его слова в одно ухо впустил, а в другое выпустил…

Другие шахтеры, вошедшие вместе с ними, придвинулись поближе и внимательно прислушивались к разговору.

– Этот наш новый управляющий Накышев – хитрая бестия, как и все другие богачи и баи, – говорил Хисматулла. – Раздал нам десяток карбидных ламп, повысил на два месяца зарплату и думает, что купил нас! А чтобы и после двух месяцев не ушли, задаток вперед на пол года выдал, понятно?

– Верно, и мне дали задаток… А у меня лампа «слепая», по старинке… – загудели шахтеры.

Хисматулла поднял руку:

– Тише, товарищи, дайте договорить! Дело не только в заработной плате… Сами видите, в каком состоянии крепления, – вот-вот несчастье случится…

Выйдя из клетки, забойщики все еще продолжали говорить. Из других забоев к стволу спешили по штреку, увидев, что скопился народ, другие шахтеры. Приподнимаясь на носки, толкаясь, они стремились проникнуть на середину круга.

– Что там такое? – спросил высокий, одетый в старый камзол парень, стараясь через го ловы других увидеть происходящее.

– Еду раздают, – пошутил кто-то.

– Кто раздает? Братцы, и меня не забудь те! – засуетился парень и, работая локтями, стал ожесточенно продираться вперед. – Где моя до– ля?! У меня семья, братишки, мама, мне тоже оставьте!

Перед парнем расступились, шахта наполнилась гулкими волнами хохота.

– Встань и слушай, товарищ, – Хисматулла улыбнулся. – Здесь особая еда раздается, для души, всем хватит, и на твою долю тоже достанется, не волнуйся!

– А ну разойдись! – крикнул спустившийся с очередной партией десятник Ганс. – Что за сборище? По местам, по местам!

– Ты что, подслушивал? – спросил кто-то из темноты.

Ганс яростно размахивал новенькой карбидной лампой.

– Ну и что? – сказал Салимьян. – Иди, иди донеси, немчура, тебе как раз за это прибавку к жалованью дадут!

– Пусть только попробует! – один из забойщиков поднял кулак. – А ну, гад, скидавай одежду, поглядим, кто сильнее – немец или русский!

– Не надо, ребята, – спокойно сказал Хисматулла. – Зачем об такую гниль руки пачкать?

– Надо будет – всегда успеем! – поддержал Хисматуллу стоящий у него за плечом Михаил.

Немец отступил было, но, увидев, что никто не трогает его, снова замахал лампой:

– Эй, эй, работайт!

Шахтеры неторопливо разошлись. Хисматулла уже почти дошел до своего забоя, когда его догнал Михаил и хлопнул по плечу:

– В десять, в пяток забое!

Хисматулла кивнул головой.

Заброшенный старый забой в конце главного штрека давно уже превратился в место тайных сходок. Шахтеры могли не опасаться того, что сюда заглянет кто-нибудь чужой, – крепления здесь были настолько плохи, что десятник обходил его за десять шагов. Часто пятый забой называли «нашей комнатой» или, в шутку, «нашими апартаментами». Слово это рабочие подхватили у Михаила, и оно прочно закрепилось за этим местом. По всему забою валялись камни и полусгнившие чурбаки, по стенам струилась вода. Многие крепления забойщики поправили здесь сами, отвели воду к главному штреку, натащили старых ящиков, чтобы было на чем сидеть, но дышать в пятом забое было тяжело, и язычок пламени над карбидной лампой то и дело тускнел, принимая зловещий красноватый оттенок.

К десяти часам сюда по многочисленным подземным лабиринтам шахты потянулись мерцающие светлые точки. Их становилось все больше и больше, и скоро в забое не было уже ни одного свободного места. Люди вставали у стен, тихо переговариваясь; Михаил, как всегда, сидел посередине, рядом с ним на ящике стояло несколько зажженных карбидных ламп.