Золото собирается крупицами

– Так вот почему у меня прошлым летом баран пропал! – крикнул кто-то. – Эх ты, Хаким, борода твоя скоро совсем белая будет, а ты такими делами занимаешься!

– Не трогал я твоего барана, клянусь аллахом! – с яростью обернулся к говорившему Хаким.

– Как же не трогал? Целых два дня сыты были, – снова заговорил Султангали.

Собравшиеся рассмеялись.

– Ты еще кости у Кэжэн закопал, помнишь? – посмотрел на отца Султангали. – И все заставлял нас ночью есть, чтоб соседи не видели!

– О аллах, за что ты наказал меня таким сыном? – снова запричитал Хаким, не замечая, что брызгает слюной на свою бородку и сидящего прямо перед ним офицера. – Пусть твое сердце засохнет и упадет, как сучок! Пусть твое собственное ребро заколет тебя изнутри!

– Эй ты, потише! – отодвигаясь в сторону, гневно крикнул офицер, и старик замолк.

Односельчане вразнобой загомонили:

– Верни мне моего барана, сосед!

– Ха-ха! Пойди к Кэжэн, раз он закопал там его кости, там небось уже целое стадо вы росло!

– Слушай, а это не ты, случайно, стащил позавчера платье моей жены, что она повесила на плетень сушиться?

Загит не смел поднять голову от стыда. Его уже оттерли в самый угол, никто не обращал внимания на мальчика, и он старался закрыть рукавом глаза, чтобы никто не видел его слез и красного лица. А Хаким все продолжал кричать, все больше сбиваясь с русского языка на башкирский и мешая слова:

– Ты мне не сын, ты ударил меня! Пусть та рука, которая сделала это, отвалится!

– Не говори неправды, – спокойно отвечал ему Султангали. – Это твоя жена тебя ударила за то, что ты не можешь прокормить ее детей!

– Врешь, проклятый, врешь! Зачем врешь? Знакум, моя малайка буклашка моя давал! – Хаким показал офицеру на свою голову. Офицер недоуменно пожал плечами. Хаким со злостью плюнул в сторону сына, достал из-под полы перетянутого лыком камзола небольшой сверток и, развернув его, положил на стол перед офицером: – Он как кусук, уся карапчит, щенок проклятый! Вот, смотри! Моя борода рвал…

– Да не трогал я его бороды! – со смехом отозвался Султангали. – Это не борода вовсе!

– А что же это? – спросил офицер, указывая на сверток, где лежали два клока черных волос.

– Да это он из хвоста кобылы Хажисултана-бая вчера выдрал!

В зале стоял громовой хохот.

– Убью! – Хаким затопал ногами, по лицу его, изборожденному морщинами, потекли слезы. – Щенок, своими руками придушу, собака!.. Будь ты проклят, вот тебе мое отцовское благословение, будь ты проклят, ублюдок!..

Загит отвернулся, – мальчик никогда еще не видел отца плачущим.

Вдруг дверь распахнулась, и в комнату влетел урядник с кипой книг в руках. Не рассчитав, что в комнате набилось так много народу и дверь, распахнувшись, тут же захлопнется и ударит его по лбу, он с минуту после удара в обалдении стоял на пороге, но, опомнившись, быстрым военным шагом, щелкая каблуками, подскочил к столу, свалил на него книги и, вытянувшись, отрапортовал голосом, похожим на собачий лай:

– Так точно, господин офицер, нашел у старосты на подловке, как мальчик говорил!

– Вот видите! – с торжеством сказал Султангали.

Неожиданная весть осложнила допрос. Из комнаты удалили посторонних, но и после этого выяснить всех обстоятельств дела не смогли, а только больше запутались. Староста божился и клялся, что в глаза не видел листовок; Султангали уверял, что староста сам прятал их на чердаке; Хаким ругал сына, Загит молчал, а офицер злился и, играя револьвером, вдруг вскакивал и кричал, что если не узнает, откуда взялись листовки, отправит всех по этапу в Сибирь…

Только на четвертый день старосту, Хакима и Загита отпустили домой, в Сакмаево..

– А ты пока что у нас посидишь, шутник! – язвительно сказал офицер Султангали. – Может, хоть немного воровать отучишься!

Но уже через месяц Султангали, сбежав из тюрьмы, снова появился в поселке и с тех пор ни на шаг не отставал от Нигматуллы, который становился одним из богачей Сакмаева и строил на площади большую лавку.

14

Тюрьма стояла на окраине Кэжэнского поселка, но отовсюду были видны ее почерневшие, будто покрытые копотью, мрачные стены с тремя рядами железных решеток на узких, как бойницы, окнах. У самого подножия стен тянулся глухой, из толстого накатника, забор, опутанный сверху ржавой колючей проволокой. За тюрьмой простирался большой пустырь, заросший крапивой и лопухами…

Хисматулла не раз приезжал на заводской базар, но впервые видел тюрьму так близко. Чем ближе он подходил к ней, подталкиваемый сзади дулом винтовки, тем мрачнее становилось у него на душе, хотя он и старался выглядеть спокойным и невозмутимым.

День был теплый и солнечный В палисадниках под окнами изб пышными белыми гроздьями цвела черемуха, и нежный аромат ее плыл над поселком. Над черемухой жужжали пчелы, по обочинам густо зеленела трава, кое-где видны были сине-фиолетовые острые лепестки сон-травы..