Золото тигров. Сокровенная роза. История ночи. Полное собрание поэтических текстов

Это слова тоски
о колоннах ворот, ложившихся тенью
на немощеную площадь.
Это слова тоски
в память о длинном косом луче
над вечерними пустырями.
(Здешнего неба даже под сводом аркад
было на целое счастье,
а на пологих крышах часами лежал закат.)
Это слова тоски
о Палермо глазами бродячих воспоминаний,
поглощенном забвением, смертью в миниатюре.

Девушки в сопровожденье вальсирующей шарманки

или обветренных скотогонов
с бесцеремонным рожком 64-го года
возле ворот, наполнявших радостью ожиданья.
Смоковницы вдоль прогалин,
небезопасные берега Мальдонадо —
в засуху полного глиной, а не водою —
и кривые тропинки с высверками ножа,
и окраина с посвистом стали.

Сколько здесь было счастья,

счастья, томившего наши детские души:
дворик с зацветшей куртиной
и куманек, вразвалку шагающий по-пастушьи,

старый Палермо милонг,

зажигающих кровь мужчинам,
колоды креольских карт, спасенья от яви,
и вечных рассветов, предвестий твоей кончины.

В здешних прогалах, где небо пускало корни,

даже и дни тянулись
дольше, чем на каменьях центральных улиц.
Утром ползли повозки
Сенеками из предместья,
а на углах забегаловки ожидали
ангела с дивной вестью.
Нас разделяет сегодня не больше лиги,
и поводырь вспоминающему не нужен.
Мой одинокий свист невзначай приснится
утром твоим уснувшим.

В кроне смоковницы над стеною,

как на душе, яснеет.
Розы твоих кафе долговечней небесных красок
и облаков нежнее.

Дорогой воспоминаний

Мои воспоминания о домашнем саде:
благословенная жизнь растений,
жизнь учтивая, – тайной покрыта,
взлелеяна она людьми.

Пальма самая высокая под здешним небом,

птичий домик воробьев;
виноградная лоза с черным виноградом,
летние деньки дремали в ее тени.

Крашеная мельница:

трудолюбиво на ветру эпох старинных колесо,
гордость дома нашего, ведь у других
текла река под чашечками черпаков.

Подвал по кругу в основании дома —

у сада голова шла кругом,
и страшно было заглянуть сквозь щелку
в подземелье, полное воды искусной.

Сад, перед решеткой завершали путь свой

терпеливые извозчики,
и грубый карнавал ошеломлял
оркестром шумным бродячих музыкантов.

Амбар, укрыватель преступлений,

занимал он угол сада;
но у тебя тростник был, чтобы править копья,
и воробьи, чтобы прочитать молитву.

Сон твоих деревьев по ночам

со сном моим всегда сливался,
и опустошение сороки
заразило древним страхом кровь мою.

Твои редкие ветки у основания

для нас становились географией;
холм был «земляной горою»
и смелость – его откосом.

Сад, я прочту свою молитву,

чтобы никогда не забывать:
воля или случай тень отбросить —
были твоими деревьями.

Исидоро асеведо