Золото твоих глаз, небо её кудрей

— Кто же ещё-то? Ж-ж-ж. Я их так называю, потому что они как бы жужжат в уши. И через это ебут мозги. И все наши мозги они поимели по полной. Я стала ненавидеть людей, Буратина! За черепаховые гребёнки!

Она помолчала.

— Люди воевали друг с другом и не знали, что мы готовимся. А мы готовились. И когда техника людей перестала работать, кто-то выпустил этот вирус. Я уверена, это сделали не люди. Сами люди никогда бы его не применили. Вирус убивал всех без разбору. Это было бы самоубийством. А самоубийцами люди всё-таки не были.

Она помолчала ещё немного. Буратина тем временем перевернулся на другой бок.

— Но это не конец. Ни одна болезнь не убивает всех. Часть людей выжила. Их осталось очень мало, но они выжили. У некоторых был врождённый иммунитет, а кто-то успел создать биозащиту. И тогда животные стали убивать людей. Это было по всей Земле. Людей резали, жгли, поднимали на рога. Всех. Чтобы на Земле не осталось ни одного человека. А мы стали бы свободными и зажили так, как нам нравится. И отомстили бы за гребёнки. За шкуры. И животноводство.

— Так у нас оно тоже есть? — не понял Буратина.

— Это сейчас всем понятно, что без него не обойтись, — сказала черепаха. — А нам агитаторы говорили, что это подло — когда одних всегда едят, а других никто не ест. И что надо сделать так, чтобы все ели всех, тогда наступит справедливость… Я же говорю — они умеют быть убедительными, Буратина. Они умеют быть чертовски убедительными, Мать их Дочь… Нас они убедили. Я сама убивала людей, Буратина. Я их топила в озере. Они доверяли мне. Просили перевезти меня на другой берег. Я давала им сесть на панцирь, а в середине озера ныряла. Потом охотилась за пловцами. Я откусывала им руки и ноги. Мстила за черепаховые гребёнки.

Бамбук тем временем обдумывал, как ко всему этому относиться. И решил, что у черепахи всё очень плохо с головой, раз она гонит такую пургу и дичь. Хотя бы потому, что папа Карло и все прочие хорошие существа, которые встречались Буратине, ничего подобного не рассказывали. Им такое и в голову не пришло бы. Даже Мальвине… хотя вот как раз Мальвине это понравилось бы — решил он.

— Агитаторы нам говорили, что мы заживём вольной жизнью, — продолжала черепаха, — и все будут равны между собой. А руководителей себе мы будем избирать сами. И сначала так оно и было. Животные из гордости стали называть себя «электоратом». Это слово означало «избиратели».

Тут Буратина не выдержал и заржал.

— У тебя что, отходняк начался? — не поняла Тортилла. — Рановато вроде бы…

— Й-й-йяюшки, — деревяшкин никак не мог остановиться, — о-хохохохо… Электора-а-ат… Это ж дураки-и-и… Они же глу-уууупые…

— Глупый — это ты, — недовольно сказала черепаха. — Если совсем точно — ты безмозглый доверчивый дурачок с коротенькими мыслями. Но слушай дальше. За людьми охотились лет тридцать. Некоторые их людей перепрошились в животных. Этих было мало, но это были самые мерзкие. Такие охотились за людьми особенно упорно. Например, полковник Барсуков. Он перепрошился из человека в барсука, а из прапорщика — в полковника… Но как был гнидой, так и остался.

Деревяшкин тяжко вздохнул. Слушать безумные речи Тортиллы было, во-первых, скучно, а во-вторых — неприятно. Потому что где-то в глубине души шевелилась мыслишка — а вдруг это не совсем бред?

— Люди оставили после себя большие запасы еды и вещей. Но к началу двадцатых годов они кончились. И выяснилось, что только люди умели делать еду и вещи. Вот тогда-то все действительно начали жрать друг друга. Пока не догадались заняться земледелием. И животноводством.

Буратина внезапно почувствовал, что у него чешется нос. Потрогал свой пенёк и обнаружил там росток. Подумал, что пора бы сделать насечку, вот только нечем.

— А поскольку никто не хотел пахать, сеять и идти на бойню, пришлось создать органы власти. Ну вот такие, как у нас сейчас. Хотя тогда всё было жёстче… А всех, кто помнил старые обещания о вольной жизни, забивали. Вообще всех, кто помнил про то, что стало с людьми. Стали говорить, что люди сами себя убили. А мы, выходит — несчастные сиротинушки. Тогда людей даже начали любить. Появилась мода на хомосапость и пошли разговоры про Дочку-Матерь… Хотя это тоже неважно.

Бамбук зевнул.

— Самое страшное было в конце тридцатых, — продолжала черепаха. — Подросло новое поколение животных, их отправили забивать стариков. В тридцать седьмом, в октябре, за мной тоже пришли. Большая толпа разных существ. Я вышла к ним на берег. Я хотела договориться. Я была беспечной и наивной. Зато у них была электромагнитная пушка. И они долбанули по мне. Чтобы спрятаться в озере, мне нужно было четыре минуты. За это время они сделали из меня шашлык. Я выгорела внутри, понимаешь? Эх, да ничего ты не понимаешь… Я умирала, буквально умирала… и ледяной ящер лизал мои ласты… тьфу.

Буратино зажал рот руками, чтобы не сказать лишнего.