Золотое дно (сборник)

а потом во сне Андрюшу вижу. Все будто с горки с

ним катаемся. Уж больно он шибко катит меня, воздух

в груди спирает, я поближе норовлю к Андрюше, а о н —

от меня да будто, как вожжами, санками-то погоняет.

Саночки махонькие, с железными полозками, еще ты,

Гелюшка, катался. И сегодня опять видела. Спрашива­

ла, мол, когда к себе заберешь. А он и говорит, когда

все деньги проживешь, тогда и заберу. Охти мне, да ка­

кие у меня деньги, велика ли пензия.

И опять пепельные глаза налились быстрой непро­

глядной слезой, сердито загремела мать самоварной

трубой, кофтой прошлась по глазам, пышкнула-дунула

в березовый огонь, и быстрые алые струйки потянулись

в дыроватом железе, загудело в трубе. Геля нехотя

слушал мать, ее надсадный голос, нетерпеливо хмыкал,

пытаясь оборвать ее, потому что было трудно и досад­

но слышать такое в сотый раз.

169

Геля взглянул в окно и увидел, как на заулке дядя

Федя Понтонер примерялся к бревну. Он неловко кру­

жился у дерева, высоко задирая ноги в шерстяных нос­

ках и ступая резиновыми калошами так, будто месил

глину, — это с войны у него такая болезнь. Но все же

решился: набросил на комель веревочную петлю, для

прочности наступил на бревно блестящей калошей, по­

том ватным колпаком вытер сопревшее лицо, положил

эту странную шапку на плечо, под лохматую толстую

веревку, и попытался сдвинуть дерево. Видно было, как

силился Федя Понтонер, порой оглядываясь по сторо­

нам и словно ожидая подмогу: ноги оскальзывались

на выгоревшей траве, ватная поддевка задралась, и

темно-синие галифе с кожаными заплатами на ягоди­

цах надулись — знать, тяжесть для Феди Понтонера

была непосильной. Но тут с угора вывернулась голу­

бенькая коляска с белым бордюрчиком по защитному

козырьку, и появилась присадистая низкорослая жен­

щина.

Геля удивленно смотрел и не верил самому себе. От­

куда-то взялась Талька или похожая на Тальку вялая

женщина с небрежным ворохом черных волос на голо­

ве. Она что-то сердито говорила Феде Понтонеру, а

что — не разобрать, только доносилось задышливое

«буль-буль», потом подпряглась сама, лениво подвину­

лась под натянутую веревку, легко сдвинула дерево, и

Федя Понтонер, покачиваясь, будто канатоходец, мед­

ленно поволок его. Со стороны казалось, что он поми­

нутно решает, а не бросить ли затею эту к чертовой мате­

ри, и бревно тоже с видимой неохотой подвигалось впе­

ред, натягивая веревку и откидывая Понтонера назад.

А Талька больше не взглянула на мужа, круто завер­

нула коляску в заулок и исчезла за домом.

Мать сопела Геле в затылок, порываясь что-то ска­

зать, и лишь хакала — «ха-ха», — что означало, будто

смеется она, потом пошла и плюнула в таз.

— Чего он бревна таскает? Делать нечего? — спро­

сил Геля у матери, но та будто не расслышала сына и

заговорила быстро сухим раздражительным голосом.

— Вишь, идет? Королева на голом месте. Сама в

себя не влезат, шире широкой. Как развезло! А все хо­

дила. как кошка худая. Он ведь подобрал, с ребенком

взял суку такую, да она нынче посередке мостков хо­

170

дит, людей за людей не признает. Д ак и пошто не

жить, если на всем готовом, людей в столовке объедает

да домой ведрами волочит свиньям. Бесстыдница, три­

дцать лет бабе, а на какого мужика позарилась! Ха-

ха... С робенком взял, килан несчастный, живут кра­

суются. Вот людям удача, им война не война. Таким

война на радость... Это все она, все она, королева! Не

успела в дом войти, как всяко меня обкастила, с ног

до головы дерьмом обмазала, что я така-растака, дар­

моедка да распутница. Это я-то распутница? Тридцать

лет мужа с войны жду, а за мной тоже бегали — при­

сватывались... А недавно в воротал так прижала, что

в подреберьи хрустнуло, и три дня я подняться не мог­

ла с кровати...

Мать все говорила, Геля скреб ногтем оконное стек­

ло, а дядя Кроня совсем утопил лобастую голову в под­

столье, и только торчали седые от солнца волосы; он

смущенно потирал лопатистые обгорелые руки с тра-

урной каймой под ногтями да хмыкал каким-то своим

тайным мыслям. Потом неожиданно встал из-за сто­

ла, чуть не свернув самовар, а мать сразу испуганно

замолкла, кинулась, распялив руки и загораживая вы­

ход, запричитала:

—• Ты куда, Кронюшка? Хоть заночуй, не в частом

бываньи и заходишь.

А дядя Кроня рассмеялся рыдающим смешком, ко­

ротко и мелко, будто ему не хватало воздуха, прижал

Лизавету к груди, похлопал по спине и сказал:

— Ну что ты, сестренюшка, тюх-тюлюх.

Из дерматиновой хозяйственной сумки достал что-

то длинное, похожее на колбасу и завернутое в тонкую

белую бумагу, размотал, будто куклу, и поставил под­

ле самовара бутылку коньяка.

— Хотел женку обрадовать, а она тут ближе к де­

лу. Тюх-тюлюх.

— Не смей так поступать! — кинулась мать, суя-

бутылку обратно в руки брата. — Не к нищим пришел

в кои-то веки, и сами в силах поставить. Ну-ко, Гелюш-

ка, там в кладовочке холодненькая, вас и дожидалась.

— Ладно, ладно тебе. Вот уж прямо, как перепо­

лох. Пусть стоит, места не унесет, а там, глядишь, и

распечатаем. Ну, Лизавета, неси черепушки, пить бу­

дем. Разговоры поведем, тюх-тюлюх.

171

— Что за причет выдумал, Кронюшка? Будто ране

так не говаривал. Еще ненароком обзовут «Тюхой-тю-