тонер, замирая душой.
— Не, а чего?
— Ну тогда и гуляй. Солнце высоко, — сказал по-
мальчишески насмешливо Понтонер, облегченно отмя
кая душой, легко вскочил со ступешки, сухонький, по
хожий на подростка, взглянул в небо, присвистнул,
сбил на затылок колпак, вскинул топор на плечо, и вы
шел на угор, и там затю кал по бревну, осыпая траву
мелкой янтарной щепкой.
КАК ОН ВЫЖИ Л?
Федору Чудинову с войной повезло, в этом прилюд
но признавался он: «Уцелел, в двадцать миллионов не
попал — земля им пухом, героям; к смерти положенной
сам иду неторопким шагом, дом е с ть — полная чаша,
и умом не обижен. Чего еще желать, если не гневить
судьбу?».
Но втайне Федор Чудинов часто размышлял и по
лагал, что с войной ему не особенно пофартило, а осо
бенно тосковал он и раздраж ался, когда о полковни
ках читал иль генералах, сразу же дату их рождения
отыскивал и со своею сравнивал, и тут каждый раз
выходило, что и он, Федор Чудинов, мог быть тем с а
мым генералом иль, на худой конец, полковником.
И тогда он печалился еще больше, садился посреди
горницы на табурет, ставил на костлявые колени гро
моздкий баян, обласкивал его холодные перламутровые
шишечки и долго давил на одну нижнюю кнопку, вы
таскивая из мехов писклявый занудный звук, под ко
торый думать и вспоминать было легко.
...Тогда от саперного батальона, который готовил
прорыв, осталось в живых тринадцать человек (уж
больно несчастливая циф ра), а из них два понтонера:
ефрейтор Степан Ж вакин, по прозвищу Сеня Ножик,
и рядовой Федя Чудинов, еще без всяких прозвищ, н а
град и чинов боец, ибо неделю назад он только прибыл
в батальон и ничего заслужить не успел. Он даж е войны
не успел испугаться, потому что их самоходный понтон
подбило на этой стороне в самом начале прорыва, и
Степан Ж вакин, и рядовой Федя Чудинов остались как
216
шили через реку Великую и обратно за новым живым
грузом; одни добирались до огнедышащего берега, дру
гие оставались на дне реки, — и еще неизвестно было,
кому больше повезло.
А эти тринадцать человек, остатки саперного б а
тальона, спасаясь от смерти, вырыли под уцелевшими
штабелями бревен одну общую нору, зарылись в ней,
как кроты, прижавшись друг к другу и еще плохо сооб
раж ая, что к чему, потому как вне штабелей все переме
шалось и перепуталось. Где-то шел бой, замирал и
вспыхивал с новой силой, где-то кого-то окружали и
убивали; а потом и те, кто ушел за Великую, и те, кто,
выполнив очередную задачу, остались на этой сторо
не, — раненые и умирающие, телефонистки и санитары,
кухни, обозы и прачечные — все вдруг попало в мешок.
Немец переправился севернее деревни Бороухи и юж
нее ее завязал этот мешок огнем и смертью. Так было
на самом деле, но этим тринадцати, предоставленным
самим себе и своей совести, суть дела была неизвестна,
и они просто зарылись под штабелем, пережидая бом
бежку и заедая тревогу сухим пайком, Йо обстрел не
затих и к концу вторых суток, и третьих, со стороны
Бороух и навстречу все летели снаряды, и эти ш табеля
оказались как бы на перекрестке воющих трасс, на ни
чейной полосе, и потому была прямая возможность по
гибнуть под бревнами даж е от своего снаряда. А в
этой узкой норе каким-то образом оказались два «жи-
вотника» — их, наверное, приволок тот кашлюн сани
тар с давно не бритыми щеками; раненные в живот не
престанно стонали, просили пить, санитар смазывал им
губы влажным бинтом, и в их сторону никто не смот
рел, ибо все понимали, что «животникам» не жить, но
эти стоны да еще разгорающийся голод раздраж али
и выводили людей из себя. Потом один из раненых з а
тих, и от него пошел тяжелый запах...
Федя Чудинов не боялся смерти, потому что — как
считал он — не мог умереть: не могли исчезнуть его
длинные руки с узкими запястьями и вялыми голубыми
венами под белой кожей, его сухие волосатые ноги с
толстыми коленками, и впалый живот, и узкая грудь
со здоровым сердцем внутри. Это могло случиться с
кем-то другим, но ведь война на то и война — так рас
247
голову руки, сверху от взрывов сыпался песок и падали
мелкие щепки, снизу землю как бы встряхивало и при
поднимало, и от таких ударов екало в пустом животе.
Федя сглатывал слюну, она была горькая и туго кати
лась в пересохшем горле. Он прислушался к себе и по
нял, что схватил ангину. «Боже мой, какая неприят
ность! Сейчас бы чаю горячего с малиной да пропотеть
бы...» От домашних мыслей стало грустно, да еще этот
«животник» тревожил: стонал непрестанно и кого-то
звал. Федя сунул остаток сухаря в карман, ощутив л а
донью его шершавое тепло. Он давно бы уже проглотил
прокаленный огнем и хваченный плесенью кусок, но не
было слюны во рту, чтобы размочить его, и к тому же
Федя Чудинов этот сухарь берег, памятуя о будущем.
— П ож рать бы. Кишка на кишку с кулаками л е
зет, — сказал ефрейтор Степа Ж вакин, невидимый в
протухшей холодной темноте. — Тут не знаешь, от к а
кой болезни и сдохнешь. У тебя есть чего пожрать?
— Не, — сказал Федя, и его рука в кармане завлаж -