Золотой камертон Чайковского

– Тогда проверь мой ежедневник, записки на столе, бумаги в мусорной корзине и, умоляю тебя, дозвонись до этого гада Семянько, говори ему что хочешь, лишь бы он заткнулся до конца месяца. Можешь переспать с ним, лишь бы он пасть свою заткнул! – истерично выкрикивал распоряжения Виталий Константинович. – И еще, мне на день убийства Ившина алиби было нужно, так я сказал, что ты весь день со мной провела, ясно?

– Я и так его с тобой провела. С утра мы в концертный зал ездили, потом обедали, потом снова в концертный зал, вечером в офис заезжали, а потом к тебе на дачу, – напомнила потерявшему память от испуга шефу Кристина.

– Но ты же не все время за мной по пятам ходила. А я сказал, что все, – уточнил свою мысль Виталий Константинович. – В общем, я сейчас приеду, сожги все бумаги и позвони Семянько.

Глава 11

Сентябрь 2019 года. Санкт-Петербург

Анна Алексеевна неторопливо брела по набережной Крюкова канала мимо Никольского сада, подкидывая носками туфель яркие желтые листья, легкие, шуршащие, как крылья бабочек, любуясь сквозь прищуренные ресницы бледной осенней лазурью небес, рассеянным солнцем, отражающимся от мелкой ряби волн в канале, колокольней и куполами Никольского собора, вдыхая ни с чем не сравнимый, едва уловимый в городской суете запах ранней осени.

Павел любил это время. Когда-то, когда мировая слава еще не обрушилась на него, когда они жили обычной жизнью среднестатистических российских граждан, они с Павлом любили в сентябре уехать на целый день куда-нибудь в Пушкин или Павловск, обязательно в середине недели, вдвоем, когда Данька был в школе, и бродить по тихим пустынным аллеям, шурша листвой, прислушиваясь к особой торжественной тишине старых парков.

Где бы они ни бывали, Павел везде и всегда слышал музыку, она жила в нем, он творил легко, без всяких усилий. Иногда, неторопливо шагая по позолоченным осенью аллеям, он, охваченный какой-то рвущейся наружу мелодией, вдруг принимался бешено дирижировать лучами солнца, облаками, травой на клумбах, ветром, пытаясь передать Анне всю красоту и силу родившейся только что музыки. А иногда они гуляли молча, думая каждый о своем, любясь красотой умирающей природы, а потом любили устроиться на ласковом сентябрьском солнышке где-нибудь в глухом уголке и пить кофе из термоса. Им было так хорошо тогда, вся жизнь была еще впереди, и никто из них не знал, как она сложится, но они оба любили мечтать, что сложится она счастливо, и что счастье это будет у них общим, и что, когда Павел прославится, они будут много путешествовать. Аня всегда будет сопровождать его на гастролях, а сентябрь они будут проводить в Петербурге.

Анна Алексеевна почувствовала, как по ее щекам покатились жгучие, горькие слезы. Как их обманула жизнь. Или только ее? Павел получил все, о чем мечтал, – гастроли, славу, возможность свободного творчества и даже сентябрь в Петербурге. Он действительно всегда приезжал на гастроли в родной город именно в сентябре.

А она, что досталось ей? Воспоминания, боль обиды? Сожаление?

Господи, ведь она еще не старая, ей всего только сорок девять, почему же она чувствует себя так, словно жизнь ее уже закончилась, словно больше нечего ждать, не на что надеяться, а можно только вспоминать и сожалеть, сожалеть, сожалеть?

Это нечестно, несправедливо, это так больно.

Анна Алексеевна остановилась у парапета, вдали от забитой машинами шумной улицы, под защитой плеска волн, шелеста листвы, и хорошенько выплакалась, дав выход накопившейся на сердце горечи.

Только сейчас Анна Алексеевна поняла, что все эти годы она ждала возвращения Павла. Жила своей жизнью, заводила новые знакомства, работала, путешествовала, ходила в театры и на концерт – и ждала. А вот теперь, когда его не стало, ждать в жизни ей вдруг стало нечего. Он хотел с ней о чем-то поговорить в этот приезд, звонил специально предупредить, что у него есть серьезный разговор и он хочет, чтобы она обязательно пришла на его первый концерт в Петербурге. Она пришла…

Неожиданный мягкий удар в ногу вырвал Анну Алексеевну из пелены воспоминаний. Перед ней, вертя хвостом, стоял золотистый пес со смеющимися добродушными глазами и тыкал ей в ладошку зажатый в зубах обслюнявленный теннисный мяч.

– Томми, фу! – раздался из-за кустов озабоченный молодой голос. – Опять ты к посторонним пристаешь. Извините, – на набережную выбралась худенькая девушка с поводком в руке. – Томми! Он у нас очень общительный, обожает играть. Извините.

Анна Алексеевна улыбнулась девушке и потрепала по голове веселого, добродушного Томми.

Когда парочка снова скрылась за кустами, Анна Алексеевна промокнула глаза, припудрила заплаканное лицо и медленно, глядя на серые покосившиеся гранитные плиты под ногами, побрела вдоль набережной к Садовой улице, а в душе у нее тихонько, словно шепотом, звучало «Признание в любви», которое Павел написал еще до их расставания. Он назвал эту мелодию песней без слов и посвятил ей. И сейчас она звучала тихо, нежно, только для нее, словно это Павел напевал мелодию ей на ушко.