Золотой камертон Чайковского

– Нет, это уже не удовольствие, тем более с икрой. Я, знаете что, лучше к себе быстренько сбегаю, отсыплю в фунтик. И вам как раз останется, – засуетился гость, но Максим, сообразив, за чем побежит Павел Иванович, тут же припомнил, что в шкафу, кажется, еще были остатки на дне кулька. И спешно двинулся на кухню, ругая себя за несобранность и легкомыслие.

Когда он вернулся в комнату, Павел Иванович беззаботно раскладывал на большом ломте хлеба кружки краковской колбаски.

– А вот и сахар! – радостно воскликнул Павел Иванович. – Нуте-с, приятного аппетита.

Когда застолье перешло в разговорную стадию, Максим как бы невзначай достал из кармана брюк камертон и принялся вертеть его в руках. Павел Иванович это мгновенно заметил.

– Что это у вас за вещица? Похоже на позолоту…

– Нет, это золото, – протягивая камертон Павлу Ивановичу, добродушно пояснил Максим, вцепившись взглядом в гостя.

– Ничего себе! Сколько же в нем весу? – взвешивая на ладони камертон, полюбопытствовал гость. – Откуда же у вас такая штуковина, она же стоит сумасшедших денег. Золотой камертон! Подумать только, – вертел его в руках Павел Иванович. – А блестит как, и ловкий какой, а звучание, интересно, у него какое… – Казалось, он вовсе перестал замечать Максима, полностью отдавшись изучению камертона.

– Я не знаю, сколько он весит, не приценивался, – протягивая руку и мягко, но настойчиво, забирая камертон, проговорил Максим. – Он достался мне случайно, вместе с дачей.

– С дачей? Вот это да. То есть Лиза его включила в стоимость дома? Ничего себе, довесок. Она что, с ума сошла? – удивленно пожал плечами Павел Иванович, а Максим вдруг подумал, что, если старик позвонит Елизавете Щеголевой и расскажет о камертоне, значит, он не виноват. Только вряд ли это случится. Нет, нет, не расскажет, он же сам мечтает его заполучить, строго напомнил себе Максим, убирая камертон в ящик буфета и с мстительным злорадством наблюдая за подрагивающими от жадности руками композитора, из которых только что забрали камертон.

Но надо отдать должное, Павел Иванович быстро справился с собой и продолжил как ни в чем не бывало:

– А знаете, я что-то такое припоминаю. Кажется, мне кто-то рассказывал, что у Модеста Петровича был золотой камертон, что-то вроде талисмана. Вроде бы ему кто-то из поклонников подарил? Или он купил по случаю у какой-то бабульки? Да, занятная вещица, а стоит сколько!

– А мне сегодня в город придется уехать, Оля просила кое-что для нее сделать, но вы не волнуйтесь, на этот раз я не пропаду. Первой же электричкой вернусь и сразу же за работу, – внимательно наблюдая за гостем, рассказал Максим.

– Вот, это вы молодец. Дисциплина для творческого человека вещь сугубо необходимая, – похвалил его Павел Иванович. – А то знаете, как бывает? Встанет человек утром, потянется не спеша, к восьми утра на службу не надо, да и концерта вечером вроде нет, можно еще поваляться, потом книжку почитать, по телефону от скуки поговорить, и день прошел. А работа стоит. Никто же ничего делать не заставляет, над душой не стоит, даже если, скажем, человек над заказом каким-нибудь работает, над музыкой к фильму или спектаклю. Вот так проваляется он месяц, а потом глядь, до сдачи работы неделя осталась, а у него и конь не валялся, и давай на скорую руку ерунду какую-нибудь сочинять. Раз такое с рук сойдет, два. А потом с ним и дел никто иметь не захочет. У режиссеров ведь тоже, знаете, всегда сроки горят. А если заказа нет и вдохновения нет, тоже, значит, работать не надо? – поучительно выговаривал Павел Иванович. – Ерунда! Работать надо всегда. Вдохновение приходит в работе, а если ты не про нее, а про девушек, скажем, думаешь, так и надеяться на толковый результат нечего. Дисциплина! Дисциплина – основа любого успеха! Так и запомните, мой дорогой, без этого вы ничего не добьетесь. Композитор – человек вольный, у него ни тренера, ни начальника нет, а потому он сам себе и тренером, и начальником должен быть, – наставительно поднял вверх палец Павел Иванович. – Ну а мне, пожалуй, пора. Спасибо за чай. И счастливо съездить, – поднимаясь из-за стола, пожелал композитор.

Максим, провожая его, снова вынул из ящика камертон и, небрежно поигрывая им, пошел провожать гостя.

К вечеру подморозило, но Максим заранее все предусмотрел, а потому сидеть в сарае ему было комфортно и тепло. Он заранее приготовил чурбак, поставив его возле большой щели с хорошим обзором. Прихватил с собой термос с чаем, бутерброды и огромный, до пят, вонючий тулуп, который нашел на чердаке среди прочего хлама. В таких овчинных тулупах, наверное, еще при царе Горохе ямщики щеголяли. Но, как бы то ни было, накинутый поверх куртки, от холода этот доисторический монстр защищал.

Так Максим проскучал часа полтора в сарае, если не больше, пока не почувствовал неприятное кручение в животе. Потом голова стала побаливать и кружиться, он то покрывался испариной и промокал пот со лба, то трясся от озноба.

С каждой минутой Максиму становилось все хуже. Слабость была такая, что он едва с чурбака не свалился.