Золотой камертон Чайковского

Нет, нет, это все равно не повод так к людям относиться. И, несмотря на все трагедии Щеголевых, Максим не имел права так оскорбить Павла Ивановича. Надо встать и немедленно пойти просить прощения. Но дойти Максим смог только до порога комнаты, слабость была ужасающая. А днем приехала вызванная Павлом Ивановичем мама, и уж после этого ни о каком выходе из дома в ближайшие три дня речи не было.

Она то ругала старика за то, что сразу ее не вызвал. То отчитывала Максима, что не проверил, хлопнула ли у консервов крышка. Чистила кладовку, проверяя все банки с заготовками. Кормила его бульонами с гренками и кашами на воде. Охала. Ахала. Чистила и намывала дом и категорически настаивала на возвращении Максима домой.

– Ну как можно здесь жить? Ни нормального питания, ни условий. Ну хочешь, мы тебе пианино в городе купим, занимайся. Зачем сидеть в этой глуши, ни одного живого человека рядом. Стакан воды подать некому.

Максим отмалчивался. Сил спорить с мамой пока не было. А вот когда он окреп и стал твердо держаться на ногах, то первым делом отправился к старому композитору просить прощения.

Павел Иванович долго не открывал, но Максим был настойчив, он звал, кричал, стучал в окна, пока Павел Иванович не смилостивился и не вышел на крыльцо.

– Ну, знаете ли, это совершеннейшее безобразие, вы что же, решили мне окна выбить? – усиленно хмурясь и не глядя на Максима, сурово и холодно осведомился Павел Иванович.

– Павел Иванович, я дурак. Неблагодарный остолоп, заигравшийся в детектива. Вы мне жизнь спасли, нянчились со мной, учили меня. Продвигали, помогали, и все это бескорыстно, от чистого сердца, а я просто обнаглевший неблагодарный сопляк, – не стеснялся в выражениях Максим. За четыре дня лежания на койке у него было достаточно времени все обдумать и составить речь, достойную его безобразного поведения. – Я не удивлюсь и не обижусь, если вы вообще мне больше руки не подадите и знать меня не пожелаете. Я это вполне заслужил. Я просто хочу, чтобы вы знали, как сильно я раскаиваюсь. И если бы не мама, я бы к вам еще три дня назад приполз, да она не выпускала. Простите меня.

Максим был так искренен и так убедителен в своем самобичевании, что сердце композитора дрогнуло.

– Ладно уж, заходите, – приоткрыл пошире дверь Павел Иванович. – В комнату ступайте, всю прихожую выстудили.

В комнате, за круглым старым столом, покрытым коричневой с узорами толстой скатертью с кистями, они долго молчали, не глядя друг на друга, пока не заговорил старый композитор.

– Я, знаете ли, очень много думал о вашем рассказе, – проговорил он, постукивая пальцами по столешнице. – Все это, конечно, ужасно. Такая трагедия. Особенно для Ларисы Валентиновны, что же тут удивляться, что бедняжка так изменилась, хорошо хоть, рассудком не тронулась. Но вот что я подумал… Гм-гм, – неловко прокашлялся Павел Иванович. – Ведь если здраво рассудить, то охотник за камертоном и отравитель Гудковского, скорее всего, одно и то же лицо. И, уж как мне кажется, это точно не могут быть Щеголевы-младшие. И Лиза, и Илья могли беспрепятственно забрать камертон у матери, какой смысл его красть, они его законные владельцы. Ну да. А если предположить, что они не охотились за камертоном, но отравили отчима, то становится непонятной нынешняя охота за камертоном. Логичнее предположить, что эти события связаны.

– Совершенно с вами согласен, – поспешил поддакнуть Максим, на что Павел Иванович только крякнул неопределенно.

– Так вот. Опять-таки, думаю, что этот человек должен был каким-то образом узнать, что камертон попал к вам. Значит, он должен быть где-то рядом.

– Точно, – не удержался Максим. На этот раз его замечание было принято более благосклонно.

– Значит, этот человек должен был знать Гудковского, причем хорошо, и теперь быть в курсе ваших дел. Проще говоря, кому вы говорили о камертоне, кроме меня?

Вот она, загвоздка. Максим никому о нем не говорил, но камертон – не та вещь, которую утаишь. Неожиданный всплеск его таланта сам все поведал таинственному отравителю. Только вот как это объяснить Павлу Ивановичу.

– Ну так что же?

– Пытаюсь сообразить. Рассказывать я вроде бы никому не рассказывал, а вот видеть его у меня могли.

– Кто?

– Ну, тот, кто бывал у меня дома или, скажем, случайно проходя мимо, заглянул в окно, – уклончиво ответил Максим. – А как-то раз или два я брал его с собой, как талисман, когда мы с вами ездили в город. Возможно, я как-то неосознанно вынимал его из кармана, его могли видеть у меня в руках.

– Это усложняет задачу, – сделал очевидный вывод Павел Иванович.

Еще как, согласился с ним Максим.

– Дело осложняется тем, что Гудковский был известной фигурой в музыкальном мире Ленинграда. Да и вы успели достаточно примелькаться в нашем кругу. Вычислить преступника будет совсем непросто.

– Да. Вот если бы речь шла только о жителях нашего поселка… – мечтательно протянул Максим.