Золотой ключ, или Похождения Буратины. Claviculae

Муля подошёл к прилавку и стал спрашивать цены. Он увидел мацу и спросил, что это за вафли.

Цинципер не знал за евреев ничего. Но его лицо было лицом еврея.

Женщина посмотрела на него особенным способом и закричала:

— Посмотрите на него! Он не знает, что это такое! Покажите мне вашу маму, шобы я могла до неё сказать! Он не знает, что это такое! Покажите мне вашу маму!

Мы бежали, а в спину нам неслось — "покажите мне вашу маму!"

+ + +

Через неделю я пошёл в типографию наборщиком и корректором. Взял меня Хаим Острозецер.

Острозецер не был сладкий еврей. Сладких евреев не стало в Одессе, они куда-то все умерли или подевались. Острозецер был грустный еврей с висучими пейсами. У него было шесть дочерей. Шесть страшненьких дочерей с лицами булыжников. Никакой мужчина не хотел любить их без денег. Острозецер собирал им приданое. Он не верил деньгам и покупал золото. Но это было ещё ничего. Грустная ошибка состояла в том, что все это знали: Острозецер собирает дочерям приданое и покупает золото. К нему приходили пять раз и дважды пытали. У него взяли левый глаз и мизинец на левой руке. Он не отдал золота. В двадцатом его взяла чрезвычайка. С тех пор его не стало, этого Острозецера.

Но тогда он был. Он издавал всё, что можно было продать. Меня он получил за мелкий грош, койку в типографии и домашние обеды.

Муля подался к старьёвщикам и букинистам. Там он видел деньги. Но деньги плохо видели Мулю. Он несколько раз делал хорошие сделки с книгами, но горел на фарфоре и керамике. Он жил на разницу между хорошими сделками и плохими. В сумме нам обоим хватало.

Я больше не голодал. В домашних обедах было первое и бывало второе, а иногда заводилась и какая копейка на вечернее вино. Я скопил несколько килограммов живого веса и купил себе ботинки из кожи. Английские солдатские ботинки — вот что купил я у какого-то сумасшедшего грека. Каждый из них был как линкор. Еда давала силу, ботинки — уверенность в ней. Я осмелел. Мне снова стали сниться женщины. Чтобы не впасть в стыдное занятие, я опять стал писать роман из жизни Александра Второго.

+ + +

Деньги кончились на улице Малая Арнаутская.

Не то чтобы совсем кончились они, эти наши деньги. Буквально завтра мне должны были заплатить в типографии. Муля нашёл на развале Новый завет с Псалтирью Ивана Фёдорова, взял за гроши и уже почти нашёл солидного покупателя. Намечались ещё какие-то парносы, как называли их в этом городе. Но это всё было завтра или послезавтра. Сейчас у нас не было денег — кроме мулиных грошей, оставленных на конку.

Нас вынесло в какой-то переулок, где ветер мотал обрывки плакатов. У стены стояла девушка в крохотной шляпке — в точности такая, о которой Муля пел мне тогда, в Петрограде.

Цинципер не мог оставаться спокойным в виду девушки в шляпке. Он метнулся за цветами, он купил цветы. За это время к барышне подошёл господин в тёмном костюме и котелке. Он был пошляк, я сразу вижу такие вещи. Он увёл её, эту девушку. Мы остались с цветами и без копейки.

Темнело. Дул холодный скользкий ветер с моря. Я чувствовал грусть, долгую, как русская песня. Мне не хотелось идти пешком до типографии.

Девушка появилась вдруг. Не та, другая. Она была без шляпки и пошляка. Она увидела нас и наши цветы.

— Вы ищете домм? — спросила она, чуть заикнувшись на последнем слоге.

— Да, — быстро сказал я, — Мы ищем дом.

— Идёмте, — сказала девушка обоим из нас (так можно сказать в Одессе).

Шли быстро.

+ + +

— Сначала будем вас ужинать, — объяснила Аделаида Марковна, — а потом вы делаете свой вечер. Какие хорошие цветы, — заметила она, когда Цинципер преподнёс ей букетик и чмокнул воздух над запястьем. — Вы друзья Сёмы?

Я затряс головой в произвольном направлении, чтобы не лгать хотя бы словами.

— Бедный Сёма, — Аделаида Марковна окунула левый глаз в огромный носовой платок. — У него было столько друзей.

И мы ели рыбу, и мы ели баклажаны, и мы пили вино. Я успел полюбить рыбу и баклажаны, и даже называл их так, как называют их в Одессе.

Откуда-то взялся патефон. Я танцевал с девушкой, что привела нас сюда. Её звали Ида и она слегка заикалась. Я был готов влюбиться; если бы у меня были деньги, я влюбился бы тотчас.

Нам выставили чай — настоящий, не спитой. В прихожей появились молодые люди. Я почему-то сразу понял, что это тоже друзья Сёмы. Они были нетрезвы и болтали о литературе. Они заполнили собой всё пространство. От этого мне захотелось выпить водки. Но было только вино, и я выпил этого вина. Оно погрузило в меланхолию.

Было что-то ещё. Иду отнял у меня — на время — высокий юноша с лицом немного собачьим. На нём был какой-то немыслимый цветастый галстук. Глаза его были холодными и жестокими.

— Натан Шор, — представился он. — Более известен как Анатолий Фиолетов.

Я понял, что он опасный человек. Представляясь, я горячо стиснул его руку.

Аделаида Марковна расщедрилась на большой обломок сахарной головы. Чай стал веселее. Фиолетов отвлёкся на какой-то литературный спор. Я вновь завладел маленькой мягкой рукой Иды и был не прочь заполучить остальное.