Золотой ключ, или Похождения Буратины. Claviculae

[5a] Довольно смелый — для своего времени — политический намёк. Имелось в виду, что "делать наоборот" (то есть крутить носом под крупом у сослуживиц) опасно. Имелось в виду негативное отношение Верховной Обаятельницы Аняня Бамбины-Жозефины Второй к романам на работе, в особенности между начальницей и подчинённой. При крайнем распространении этого явления именно во второй половине эпохи А.Б.-Ж. II, когда (по едкому замечанию Фауны Дефлоранс) "юная кобылка не может рассчитывать на карьеру, не распробовав вкуса своей начальницы, а потом и её начальницы" рассуждения Верховной воспринимались как демонстративное лицемерие. Официальный запрет на такие отношения, введённый в последние годы жизни А.Б.-Ж. II, только подогрел соответствующие настроения в полусвете. — Проф. Ядвига Аоки, рецензент-консультант.

[6] Очевидно, имеется в виду Вах Вах Пэрсик, в пору написания эссе находившейся, согласно воле А.Б.-Ж.II, в неофициальном изгнании на Севере. — Кв. Л.

[7] Эти невинные — по современным меркам — рассуждения в "эпоху красных копыт" считались довольно смелыми.

Акты с жеребцами у поняш всегда были публичным зрелищем — поскольку законы Эквестрии требуют присутствия как минимум трёх свидетельниц при консуммации с целью зачатия потомства, так как это совершенно необходимо для решения поневодческо-селекционных задач. Однако эстетическое и эротическое воздействие подобных сцен, хотя и всегда осознавалось, но не обсуждалось публично. В современном эквестрийском обществе эти табу воспринимаются как архаика, однако о полной эмансипации говорить пока не приходится. — Кв. Л.

ОТМЫЧКА. АРТЁМ РОНДАРЕВ. О РОМАНЕ "ЗОЛОТОЙ КЛЮЧ, ИЛИ ПОХОЖДЕНИЯ БУРАТИНЫ"

Читать или после окончания первого тома, либо после вступления ко второй книге. Впечатления будут разные — не настолько, чтобы вот прям, хотя однако же всё же всё же.

Данный magnum opus представляет собой (о чем подробно рассказано в одном из его предисловий) переложение, как можно понять из названия, на взрослый лад сказки о приключениях Буратино, — то есть, написан он в жанре, весьма распространенном в российском (и, видимо, не только) фантастическо-фентезийном сообществе.

Весьма часто такие перелицовки сочиняются в качестве отклика на злободневные события, и здесь настоящая книга — не исключение: злободневность в ней натурально бьет через край. Проще будет сказать, что вся она — один пространный актуальный комментарий к наличной социальной реальности. В весьма меньшей степени книга имеет отношение к собственно первоисточнику — от самой сказки тут не осталось даже и сюжета; повествование, весьма разветвленное и обстоятельное, здесь вращается вокруг некой экспедиции, предпринятой разного рода мутантами со знакомыми и полузнакомыми именами в обстановке традиционного постапокалипсиса, связанного тут с генной мутацией, в результате (хотя и не совсем вследствие) которой в книге действуют разного рода макабрические зверушки, насекомые и совсем уже какие-то непонятного вида существа. Сюжет тут крайне разветвленный (и обладающий весьма развитой и искусной архитектурой), так что пересказать его трудно, да и, в общем, не нужно: явно не ради сюжета все затевалось.

Людям, более-менее знакомым с творческим методом автора книги, приятно, видимо, будет узнать, что творческий метод тут остался неизменным. "Писи" и "каки" встречаются на второй странице предисловия автора, второе предисловие (их тут много, ибо книга представляет собой масштабную стилизацию) начинается с рассказа о том, как некий депутат мучился поносом, в предисловии два полушария Земли напоминают, разумеется, жопу, — словом, карнавализация на марше. Непосредственно повествование сразу, с первой страницы, поднимает еврейский вопрос, затем возникает тема гомосексуализма, потом начинаются пространные (и довольно противные, разумеется, это же метод) монологи о сексе и описания секса "в извращённой форме", как любят говорить наши облеченные властью люди. Всё это происходит на фоне обстоятельного перечисления разного рода жестокостей, выделений и издевательств, — словом, все, кому автор этого титанического труда, философ и публичный интеллектуал, хорошо известен, получают ожидаемую тематику и повестку, не особо томясь ожиданием, хотя за едой читать книгу все-таки не рекомендуется даже им. Дольше всего, надо отдать должное автору, приходится ждать темы русофобии и ее разоблачения, но и она постепенно вливается в ткань повествования, следуя логике "темы нашествия" у Шостаковича, — сперва тихо, вкрадчиво, потом все заметнее.