Золотой Ключ, или Похождения Буратины. Том I. Путь Базилио

- Ты меня так слушал... так слушал... - продолжал Пьеро, делая глотательные движения кадыком. - Как поэт поэта... как брат брата... я сердцем чувствовал твою нагую душу, мой ангел... - он склонился перед педрилкой и поцеловал его ноги.

Повозку подбросило на ухабе, жёсткий борт ударил Арлекина в спину. Это его немного отрезвило.

- Знаешь, а я ведь раньше думал, что ты не понимаешь поэзии... как я был слеп, слеп, - Пьеро смотрел на Арлекина с каким-то усердием вины, с покаянным восторгом.

До педрилки начало доходить. Похоже, пока он размышлял о насущном, Пьерик, закинувшись айсом, впал в поэтическое состояние и прочёл какую-то стихотворную хрень. Не огребя за это леща и ориентируясь на сосредоточенное выражение лица Арлекина, он решил, что наконец-то обрёл у него признание. И расчувствовался. До такой степени, что его пробило на эмо-выплеск. Плохо было то, что он никак не прекращался.

- Ребятушки... - раздался голос рыжего першерона. - Милые... Простите за всё... По жизни... ёпа...

"Блядь, и этих накрыло" - подумал Арлекин, борясь с желанием обнять Пьеро и, признавшись в своём прискорбном бесчувствии, облобызать ему что-нибудь.

Тут трезвомыслящая часть головы педрилки внезапно подала хороший совет - вышибить клин клином. Стихи Пьеро обычно вызывали у него только одно чувство - крайнее раздражение. Но сейчас именно это было бы очень кстати.

- Прочти мне ещё раз, - попросил Арлекин поэта, почти не кривя душой.

- О, если ты просишь... - Пьеро выпрямился, встал в поэтическую позу, смежил очи и принялся декламировать:

- Этот город в руинах растаявших грёз... Проплываю я мимо, как ёбаный стос...

Арлекин почувстовал, что милота мало-помалу отпускает. Стихи Пьеро оказали обычное своё действие.

- Снова осень вуалью туманов спешит, чтобы выплакать весь факен шит, нежным стоном своим оглушив души прихуевшей самшит... - заливался Пьеро.

Арле перестало так плющить и колбасить, но само по себе эмо-поле никуда не делось. Нужны были какие-то радикальные меры.

Арлекин знал по опыту, что всякие нахлобучки - затрещины, заушенья, подзатыльники и прочие меры физического воздействия - на поэта действуют не всегда. Нужно было что-то более чувствительное, уязвляющее.

Решение пришло внезапно.

- Не, - Арлекин покачал головой, - всё-таки плохие у тебя стихи.

Пьеро побледнел, качнулся, сел.

- То есть как плохие? - спросил он голосом сорванным, испуганным. - Почему?

- Матерные потому что, - сказал Арлекин первое, что ему пришло в голову. - У тебя не поэзия, а мат один сплошной.

Эмо-поле как метлой смело. Умиленье лопнуло с брызгами. Арлекину показалось даже, что температура окружающей среды упала градусов на десять.

- У меня, значит, не поэзия? - совершенно спокойно, трезво, без обычного блажного подблекотывания, спросил Пьеро. - Мат один сплошной? Ты в самом деле так думаешь? - он как-то нехорошо подобрался.

Арлекин внезапно вспомнил, что Пьеро шахид по базовой модели. И подумал, что, пожалуй, лучше было бы на него наорать или дать по морде. К этому поэт относился как к части жизни, а вот обоснованную критику ненавидел всерьёз.

Положение спас Напси.

- А чё, мне нравится, - заявил он. - По-моему, прикольно. Про ёбаный насос хорошо.

- Не насос, а стос, это совершенно разные лексемы, - механически отметил Пьеро. - Так ты говоришь, прикольные? Прикольные, прикольные... ну, допустим, прикольные. А вообще ты прав, простая душа, - в голосе поэта прорезалась привычная шизинка, - ты один меня любишь, ушастый, дай я тебя почелюю... - он взял пёсика за уши, поднял к себе и чмокнул в носопырку.

Тут Арле сообразил, что повозка-то не движется.

- Эй, - крикнул он першеронам, - чего встали?

- Да... это... вот... - смутился рыжий, ответственный за команду. - Любуемся! - нашёлся он и мотнул головой вправо.

Арлекин невольно посмотрел туда же и увидел ромашковое поле, посреди которого мясистый рогач-злопипундрий пялил пупицу. Пялил он её усердно, но тупо, механически двигая бёдрами. Пупица держалась незаинтересованно, будто не её имели.

- Вот, смотри, - Арлекин, желая отвлечь поэта от нехороших мыслей, потряс его за плечо. - Видишь?

Пьеро глянул и отвернулся.

- Обычная пошлость бытия, - вынес он свой вердикт открывшемуся зрелищу. - А ты мне - мат, мат... Ну вот как описать всё это без мата?

- А что, не можешь? - подначил Арле. - Без мата?

- Ну, допустим, могу... - Пьеро задумался, побурчал что-то под нос, потом встал на телеге, снова принял ту же позу и заорал во всё горло:

- Злопипундрий пупицу опупил! Распупырил, пупице внутрил! И ея всея окозалупил! Озалупил, пупу разорил!

Слова поэта достиг ушей сношающейся парочки. Пупица возвела к вышине печальные очи свои, а злопипундрий вытянул шею к повозкам и угрожающе замычал. Видимо, стихи ему не понравились.

- Всё, давай хватит, - сказал Арлекин Пьерику. - Он же ща бросится.

- Утихни, невежа. Это признание, - зыркнул на него Пьеро и заорал ещё громче:

- Залупырь залупице заначил, позачал ей чадце под ребром! Злопипун во внутренность струячил, на пупынь кидался осетром!