Золотой конвой. Дилогия

Медлявский вышел из старой казармы, где разместили Гиммера, подсвечивая фонарем прошел старым туннелем, и вышел наружу, во внутренний двор крепости. Дело шло к вечеру. Там пофыркивали освобожденные от груза лошади. У большого костра, в который пошли старые бревна от рухнувшего навеса и мертвые нижние ветви елок, грелись и готовили еду солдаты. Ворота загородили засекой из срубленного дерева. На старой стене караульные уже успели протоптать тропинки. Старая крепость снова ожила. Пусть и короткой, призрачной жизнью, на краткий срок стоянки.

Медлявский поднялся по расчищенному и подновленному ступенчатому склону вала к стене, и разминувшись с часовым, прошел к одной из башен. Там, разметав часть снегового заноса, и очистив место под не обрушившейся частью крыши, караулил прапорщик Эфрон. Тот повернул голову, заслышав шаги Медлявского.

— Ну как тут? — Спросил Медлявский.

— Все тихо. — Отозвался Эфрон. — Хотя, видимость конечно не идеальная. Слишком много леса подобралось к стене.

— Такой лагерь лучше никакого.

— Правда.

— Но Краузе не зря ушел, — Медлявский посмотрел на дальнюю скалу, торчавшую примерно в полукилометре. — Интересно, как он там? Мне перед ним неловко. Мы тут в тепле, а он…

Краузе ушел днем, вскоре после того как встали на стоянку. Он отпросился оседлать соседнюю скалу. Все-таки на данном участке она была главной доминантой, возвышающейся над лесом. С неё можно было издалека увидеть чужой стояночный костер. При этом, с неё был и неплохой вид на старую крепость. Когда крепость строили, такое соседство не было критичным. Но теперь, для снайперской винтовки Краузе, — крепость была в досягаемости. И если бы кто-то напал на стоянку, свой снайпер в тылу оказывался весьма полезен при обороне.

— Не беспокойтесь, Андрей Севастьяныч, — произнес Эфрон, прервав раздумья Медлявского. — У Краузе феноменальная холодовая выносливость. Все-таки, — между нами, — какой-то из его немецких предков-поселенцев согрешил с местной самоедкой. Лежит сейчас, завернулся в шубу, снегом сверху присыпался. Вернется как всегда, будто в баньку попарится сходил.

— Да уж, — коротко улыбнулся Медлявский. — Но меня больше волнует его моральное состояние.

— В каком роде? — Удивился Эфрон.

— Перед тем как уйти на скалу, Краузе признался мне. Он узнал одного из красных, которые нас преследуют. Оказался его однокашник по училищу. Даже фамилию твердо помнит — некто Сенцов. Прапорщик закатал ему пулю в лоб.

— Может, обознался? — Усомнился Эфрон. — Игра нервов.

— Может… В любом случае, это его мучает. Когда Краузе рассказывал, у него были больные глаза. Видимо, они дружили…

Они помолчали.

— А что штаб-ротмистр? — Спросил Эфрон.

— Гиммер плох. Впрочем, очнулся. Я с ним говорил. Но я даже не уверен, что он вполне понимает ситуацию. Моему предложению отказал. Порывается нести груз дальше.

— Самоубийство, — лаконично бросил Эфрон.

— Да. И почти гарантированная сдача груза врагам.

— Вам не надо слушать его. — Решительно сказал Эфрон. — Гиммер не в состоянии трезво оценить обстановку. Вы должны принять командование. При любом разбирательстве я буду вашим свидетелем, и разделю ответственность. Что думаете сами?

Медлявский задумался. Растворил пуговицу на полушубке, и сунув руку под полу, коснулся георгиевского креста на груди.

— Знаете, за что я получил «георгия», Эфрон? И вот этот «кольт»? И этот шрам, кстати… Они мне достались одновременно.

— Хм… — Эфрон помедлил. — Как-то не было случая спросить. Но раз вы сами завели разговор… Говорят, что в великую войну, вы чуть ли не в одиночку остановили полковую походную колонну австрияков. Правда?

— Нет. — Медлявский покачал головой. — Это была батальонная колонна. И мы их не остановили. Разве только замедлили. Ненадолго. Они раскатали нас, как скалка тесто.

— Медлявский помолчал, потер шрам.

— Я тогда был совсем сопляк. Служил в артиллерийском парке. Мы стояли в тылу, рядом с госпиталем. А австрийцы прорвали фронт. И получилось, что между госпиталем и ими — только лес. Поднялась, конечно, паника. Раненных грузили на подводы, а мне с горсткой солдат и добровольцев, дали приказ — задержать австрийцев сколько сможем. Там был один госпитальный раненный, Петр Дымов. Штабс-капитан, теперь я с ним уже сравнялся в звании… Он был опытный, сказал, что в лоб мы австрийцев не удержим. Предлагал завлечь их огнем, и отступая, отманивать от госпиталя. Но я боялся, что австрийцы не втянуться за нами, поэтому жестко оседлал дорогу, и дал бой. Мы продержались минут десять. Почти все там легли. Меня оглушило гранатой. А вскоре, наши части подошли, и встречным боем, заставили австрийцев отступить. Это был мой первый бой. И вот, за то, что я угробил почти всех солдат и офицеров, что пошли за мной, — мне дали «Георгия».

— А «кольт»? — Спросил Эфрон. — Подарок?