Золотой лук. Книга II. Всё бывает

Не отрываясь, я вглядывался в шевелящуюся тьму. Временами мне мерещились багровые отсветы в глубине провала — и тогда, несмотря на летнюю теплынь, тело продирал липкий озноб. Словно в огнедышащей Этне открылся еще один вход в Аид, вроде того, что я мельком видел в болотах Лерны.

Воняло серой.

Богиня явилась, как и обещала. Пришла из недр горы, но я все равно проморгал ее появление. Вот только что ее не было — и вот она уже здесь.

Пегаса я отпустил пастись. Во тьму конь заглянул с любопытством, затем с неодобрением; принюхался и фыркнул, ударил копытом в землю. Сейчас, бродя меж низкорослых кривых олив и сочно хрупая диким овсом, он походил на самого обычного жеребца, даже не слишком крупного. Мощь и стройность: редкое сочетание, уж я-то знаю. Завидев Афину, Пегас прервал трапезу и тревожно заржал. Я махнул ему рукой: все в порядке, угомонись.

Пегас сделал вид, что успокоился. Вновь занялся овсом, но исподтишка косился на богиню. Чуял, знал, кому принадлежала злополучная уздечка. Не забыл, не простил.

— Радуйся, Благая! Надеюсь, я не опоздал?

— Нет, ты вовремя, даже с запасом. Если ты и молнии станешь доставлять с такой же прытью — мой отец будет доволен. Не слишком ли далеко ты отпустил своего коня?

Своего, отметил я. Своего коня.

— Он не улетит.

— Он боится меня?

— Это не страх. Он тебе не доверяет. Опасается.

Чистая правда. С ней можно только так: не с правдой, с Афиной. Лучше разгневать богиню прямотой, чем оскорбить ложью.

Гневаться Афина не стала. Похоже, не одного меня сегодня отметило хорошее настроение. И не один я волновался перед предстоящим испытанием. Дева кровно заинтересована в успехе, едва ли не больше моего. Это внушало надежду.

Если у тебя с богиней одна цель — считай, полдела сделано.

— Недоверие коня я переживу. Главное, чтобы мне доверял ты.

— Я доверяю тебе, великая богиня.

Вышло не очень. Некоторое время Афина, сдвинув брови, всматривалась в меня. Природа, имя, возраст? Тоже мне загадка: имя и возраст! Что же до природы, так увиденное Афину удовлетворило. Отведя взгляд, она прислушалась. Пегас, и тот прекратил опустошать угодья Тринакрии. Замер, поднял голову: чуткий, настороженный, натянутый как тетива лука, конь беспокойно стриг ушами.

Тут и я услышал.

Шаги. Тяжкие, гулкие, они приближались. От звука этих шагов содрогнулась земля под ногами. Низ живота заныл, я чуть не обмочился.

— Это не тот, о ком ты думаешь, — богиня одарила меня снисходительной улыбкой. — Это Гефест.

В сердце тьмы блеснули отсветы. К счастью, не багровые. Мерцание переливалось серебром и белым золотом, словно под землей воссиял раскаленный добела электр[32].

— Он всегда так ходит? — выдавил я.

— Нет. Только когда хочет произвести впечатление.

Афина была серьезна. Слишком серьезна, чересчур.

— Ты готов, оруженосец?

Я кивнул. Насколько вообще можно быть готовым к такому?

Отсветы надвинулись, сделались ярче. Из них соткалась живая невообразимая мощь, ковылявшая к нам. Колченогость и мощь — такое сочетание я видел впервые. Бога озарял слепящий ореол, исходивший от того, что Гефест нес в руках. Саму ношу я рассмотреть не мог, как ни старался. Глаза начинали слезиться, все расплывалось, будто под водой. Слабому человеческому зрению было доступно лишь то, как дрожит, колеблется чудовищная тень, следуя за богом по бугристым стенам.

А потом Гефест оказался снаружи: рывком, сразу, словно с самого начала стоял здесь. Под лучами ревнивого Гелиоса сияние в могучих ручищах бессмертного кузнеца не то чтобы угасло, но поблекло, выровнялось, перестало выжигать глаза.

— Зря ты, — упрекнул Гефест Афину. Погружаясь в сияние, голос бога, и без того низкий, рокочущий, загустевал и выныривал подобием дальнего грома. — Испортила все веселье! Пусть бы думал, что Тифон. Я, понимаешь, иду, топаю. Легко ли мне топать с моими ногами?

Афина пожала плечами:

— И унесся бы он отсюда на Пегасе, да? Лови ветра в поле?

— Придержала бы, — Гефест тоже пожал плечами.

У него это вышло впечатляюще.

Гефест был точной копией своих статуй; ну, то есть наоборот. Ростом выше меня на ладонь — это я уже научился понимать как знак расположения — он тем не менее казался огромным. Литые плечи, покатые валуны мышц. Волосатые руки в запястьях толщиной с мое бедро. Крупные, грубые черты лица, до глаз заросшего буйной черной бородой. В складки и поры кожи намертво въелась угольная гарь и копоть, делая лицо еще более резким, рельефным. Торс богатыря; кривые ноги калеки. Фартук из бычьей кожи. С пропалинами, как у мастера Акаманта. Как у любого кузнеца, смертного или бессмертного.

Боги переговаривались так, будто меня здесь не было. Я терпеливо ждал, пока они закончат. Это все Гермий. Приучил-таки не перебивать олимпийцев.

Вот, дождался.

— Радуйся, могучий Гефест, величайший из мастеров!

Бог хмыкнул в бороду.

— А он ничего, — сообщил кузнец Афине. — Умнее, чем выглядит. Радуйся и ты, красавчик. Ручки обжечь не боишься?

— Боюсь, — честно признался я.

— Ха! Он мне нравится, этот щенок! Ну, держи, коли так.