Золотой лук. Книга II. Всё бывает

Мудрость не нуждалась в его советах. Плевать хотела военная стратегия на его приказы. Обещание подчиниться? Неисполненных клятв — что капель в море. Одной больше, одной меньше. С другой стороны, Гермию обещали, что прекратят испытание, если он того потребует? Требования не понадобилось. Видя, что творится в небе, Афина сама решила прекратить испытание: раз и навсегда.

Способ, который она избрала, был в природе Афины.

Облечена в боевую ипостась, Воительница взмыла ввысь, занесла копье для фатального броска. Рискуя загнать крылатые сандалии, как загоняют до смерти лошадь, Гермий рванул наперерез. Змеи жезла развернулись с яростным шипением, превратились в пару живых удавок: впиться, оплести, спеленать, не позволить…

Даже находясь в воздухе, он ощутил, как дрогнула внизу земля. Могучие лапы обхватили легконогого бога, стиснули мертвой хваткой, прижали руки к телу, не давая шевельнуться, грубо прервав полет. Никогда раньше Гермий не видел, как хромой кузнец взлетает в небо одним прыжком. Не увидел и сейчас; да что там! — просто забыл о колченогом брате.

Зря. Зря забыл.

— Отпусти!

Гермий сипел, хрипел, рвался из объятий.

— Даже не надейся, — пророкотал Гефест. От кузнеца несло чесноком, жареным мясом, винным перегаром. Больше всего чесноком. — Ее дело, пусть она и делает.

— Вы дали слово! Вы оба!

Гефест угрюмо засопел. Вместо ответа он лишь крепче сжал Гермия в своих медвежьих объятиях. Надо было заставить вас клясться Стиксом, мысленно возопил Гермий, поскольку на живой крик сил не осталось. Это я-то лукавый?! Это я мошенник?..

Не в силах помешать, воспротивиться, он смотрел, как копье Афины, хищно блеснув, несется к жеребенку. Как в ответ на попытку убийства с небес падает радуга. Накрывает крылатого коня и его всадника, заключает в огнистый, играющий сполохами кокон. Гермий знал, какая бабочка сейчас родится из этого кокона.

Выстоит ли великан против Афины? Выстоит ли Афина против великана? Это были совсем не те вопросы, на которые Гермий жаждал получить ответы. К сожалению, выбора ему не оставили.

Копье ударило в кокон. Будь Гермий смертным, ослеп бы от вспышки. Тяжкий раскат грома потряс мир от преисподней Тартара до солнечной колесницы, несущейся к закату быстрее обычного. Эхом вскрикнула, отшатнулась Афина: так, будто сама получила сокрушительный удар. Отчасти так оно и было: копье родилось вместе с Воительницей, как часть ее природы. Сейчас это не знавшее промаха смертоносное копье, кувыркаясь, летело прочь, бесстыже открыв взглядам выщербленный наконечник.

Опомнившись, Афина едва успела вернуть копье, поймать его.

В небе больше не было Беллерофонта верхом на Пегасе. Не было в небе и великана с островов Заката. Тот, кого видел Гермий, кто вылупился из кокона — он выглядел как крылатый кентавр чудовищного роста. Человеческий торс переходил в конское туловище. Орлиные крылья с гулом и рокотом пластали воздух. Оба тела, слитых вместе, защищала вторая кожа — невиданный, горящий золотом доспех без единой щели. Единственную — человеческую — голову венчал гривастый шлем, полностью скрывая лицо.

В правой руке кентавр сжимал сверкающий меч. Клинок едва заметно подрагивал после встречи с копьем Афины. В левой…

В первый миг Гермий решил, что зрение изменило ему. Золото плавилось, превращалось в серебро, сливалось с ним в сияющий электр, перун, выкованный Гефестом — нет, в стрелу и лук, золотой лук и серебряную с прозолотью стрелу, которая легла на звенящую тетиву.

Меч. Куда делся меч?

От скрипа бессмертные кости заломило, как суставы старца к дождю. Уподобясь змеям жезла, тетива отползла назад, к плечу кентавра. Раздвоенное жало стрелы уставилось в лицо попятившейся Афине. Казалось, Воительница вот-вот ринется прочь, спасаясь бегством. Но нет, Афина справилась с паникой и занесла копье для повторного броска.

Оружие медлило. Противники медлили.

Все замерло в ожидании, даже ветер, даже время. Краткую, бесконечную паузу безвременья прервал оглушительный удар грома. То, что творилось втайне от Олимпа, перестало быть тайной. Олимп услышал, узнал, откликнулся.

Зевс узнал и откликнулся.

Он встал на северо-востоке: гневный, страшный, как перед новой битвой с новым Тифоном. Кудри по ветру, под космами бровей — грозовые зарницы. Козья шерсть эгиды, наброшенной на широкие, в полнеба, плечи исходила синим колючим треском.

— Нет! — отвечая небу, всколыхнулась земля.

У южных берегов Тринакрии вздыбилась волна, превыше всех волн. Поднялась над Этной, застыла в противоестественном, бурлящем равновесии. Кипя от ярости, на гребне воздвигся пеннобородый, всклокоченный Посейдон. Замахнулся трезубцем:

— Хватит убивать моих детей!

Голос — буря. Брови — штормовые буруны. Глаза — вихрящиеся водовороты, каждый из которых с легкостью поглотит сотню кораблей.

— Хватит, я сказал!