Золотой лук. Книга II. Всё бывает

Губы Сфенебеи шевелились. Она что-то говорила. Кричала. Вопила что есть сил. Содрогалась всем телом. Ярость и злоба брызгали из черной пещеры рта.

Я ее не слышал.

Раньше она не желала слышать меня. Теперь мы поменялись местами. Я был глух к ней-сегодняшней, к постылому неблагодарному грузу, жалко обвисшему на холке раздраженного Пегаса. Но слух мой был чуток к словам, прозвучавшим на аргосской стене.

— А тебя здесь вообще не было. С чего бы человеку, пришедшему в Аргос за очищением, прогуливаться ночью по крепостной стене? И потом, заговори ты — кто тебе поверит? Ты осквернен, такие лгут без стеснений.

— Персей? — предполагаю я.

— Он не поверит первым. Персей не только умен, он еще и подозрителен. Он сразу учует тухлый запашок. Я удивлюсь, если ты не обнаружишь Персеев меч у себя в животе.

Я стою на стене — свободней свободного. Я стою, связан по рукам и ногам. Как и в первый день приезда в Аргос, я стою на коленях, в пыли — ничтожество, живая просьба! — а они кружат вокруг меня, разглядывают, трогают, пробуют.

Связан. По рукам и ногам. Обуздан золотой уздечкой.

Вьючная скотина. Везу тюк с обидой.

Пегас ярился. Бил копытами, ржал. Нырял к волнам, стрелой взмывал в бирюзовую высь. Сама мысль о плене и унижении была ненавистна Пегасу, противна его природе. Путы? Золотая уздечка Афины накрепко скрутила нас троих: Пегаса, меня, Хрисаора. Уздечка, удавка, ядовитая змея. Чудом разорвали, точно говорю, чудом.

Путы надо рвать. Чем бы они ни оборачивались, кем бы ни притворялись, путы надо рвать. Этот яростный порыв тряс меня, как пес тряпку. Все позади, убеждал я Пегаса, а может, себя. Все кончено, правда? У проклятой уздечки больше нет над нами власти. У этой женщины нет над нами власти…

Но ведь была?! Но ведь везем?!

Сфенебея не отступится. Не простит. Нет прощения тому, что дерзкий мальчишка остался жив вопреки ее воле. Нет прощения нынешней беспомощности, незваному спасению, пережитому страху.

Ничему нет прощения.

— Куда же мне идти? Что делать?!

— Идти? Плыть! — Сфенебея смеется. — В гавани Арголикоса стоит «Звезда Иштар». Это быстрое судно, через месяц ты доберешься до Ликии.

— Но почему в Ликию?

— Там тебя встретит мой отец. Я напишу ему письмо. Он очистит тебя и возьмет на службу. В Ликии ты проживешь не менее трех лет, понял? А дальше как знаешь. Я подумаю, что с тобой делать, но выбор, разумеется, за тобой.

И добавляет:

— Иначе не жалуйся.

В Ликии я прожил бы не менее трех лет. О нет! В Ликии я не прожил бы и трех дней, не раздели со мной Иобат хлеб и воду. Случай определил мою судьбу, пустой случай, а вовсе не выбор, который за мной.

Который, разумеется, за мной!

Что же мне с тобой делать, Сфенебея?! Я взваливал на себя ярмо за ярмом, клятву за клятвой, обещание за обещанием. Благодарственная жертва Артемиде? За меня ее принес Иобат. Убить Химеру? Я ее убил. Вернуться к Филоное? Вот, возвращаюсь. Остался последний хомут, последняя сбруя.

Ты, женщина с белым лицом!

— Ты лжешь, господин. Тебе не нужна смерть Химеры. Тебе нужна моя смерть. Кто попросил тебя об этой услуге? Твоя старшая дочь, кто же еще? Меня не могли убить в Аргосе, в итоге прислали к тебе. Отличный способ казни. Кто передал тебе просьбу дочери, господин? Конечно же, телохранитель Сфенебеи. Я думал, он немой. За всю дорогу он не произнес ни слова.

— Он и был немой, — Иобат плотнее заворачивается в плащ. — Я сам велел вырвать ему язык, прежде чем отправить в Аргос с дочерью. Сфенебея любит молчаливых охранников.