Золотой лук. Книга II. Всё бывает

Губы не слушались, язык окостенел.

— Завтра город будет знать, что ты подавил мятеж, — Иобат не удивился вопросу. Начал объяснять, как если бы учил молодого наследника основам правления. Он и учил, просто я еще не знал об этом. — Очищение пойдет на пользу, тебе простят смерть отцов, братьев, сыновей. Услышат: твоя кровь запретна. Если даже не простят, то поймут: герой на Пегасе — опасная добыча. Через три дня разнесется весть о гибели Химеры…

— Три дня? Ни один корабль не успеет доплыть от Пелопоннеса до Ликии за три дня.

— Боги успеют. Трех дней достаточно, чтобы в дюжине храмов жрецам приснились вещие сны. Боги — те еще сплетники, поверь мне! Еще два дня я кладу на распространение новости. К тому моменту, когда вся Ликия уяснит, кто убийца Химеры, страна успеет выяснить, что этот же человек подавил мятеж и спас царя. Весть про мятеж требует времени: наши горы труднопроходимы, а жрецы не видят вещие сны про мятежи. Следующая за ней новость о грядущей свадьбе упадет как зерно в хорошо унавоженную почву…

— Ты все рассчитал, господин. Когда и успел?

— Чтобы выйти из дворца к тебе, мне понадобилось две дюжины шагов. Вполне достаточно, чтобы обдумать создавшееся положение. Я стар, Беллерофонт. Старики ходят медленно, но думают быстро.

— Не всегда, господин.

— Если старик — царь, то всегда. Если царь дожил до старости — всегда. Твой дед, говорят, был живым свидетельством моей правоты.

Я не нашелся, что ответить.

В конце месяца мы сыграли свадьбу. Меня вели на поводке, направляли, подсказывали, что делать, как жить. Как ни странно, я был счастлив. Спустя год, сразу после рождения Исандра, я взял Фаселиду.

Родосская колония, Фаселида была неприступна с моря. Крепостную стену ей заменяли боевые ладьи — родосцев и самих фаселитян. Любой купец, намереваясь укрыться от пиратов, знал, что найдет безопасный приют в здешней гавани. Другой крепостной стеной, с запада и севера, служили Солимские горы. Они мешали порту расшириться, но спасали от врагов, вынуждая последних тащиться гуськом по опасным, труднопроходимым тропам, отказываться от колесниц, неспособных удержаться на круче, терять воинов, свалившихся в пропасть, двигаться только в сухие сезоны, поскольку дождь, размыв тропу, делал ее убийственно скользкой для человека в тяжелом вооружении. Ликийские отряды с самого начала похода делались мишенью для орлиных взглядов горцев-дозорных, которые без промедления докладывали в Фаселиду о выдвижении противника.

Такая защищенность, как объяснил мне Иобат, в сочетании с доходами от морской торговли искупала общее неудобство местоположения Фаселиды. Берег там представлял собой нагромождение рыхлых, подверженных разрушению скал, густо заросших кустарником и чахлым лесом. Озеро возле города уже начало заболачиваться, обещая вскоре стать достойным соперником Лернейским трясинам. Фаселитяне страдали многочисленными хворями, но переселяться и не думали, предпочитая болезни голоду.

Первые дни я летал над гаванью. Метал копья, бросал камни. Всаживал в палубы и борта кораблей зажженные стрелы. К счастью, Пегас нисколечко не боялся огня, а я не знал промаха. Ответные выстрелы не достигали летучей напасти, да и не было их толком, ответных выстрелов и бросков. Был страх, паника, ужас. Случалось, нас принимали за Химеру, с которой хитроумным ликийцам удалось договориться о военной поддержке. К этой ошибке я привык еще с аргосского пожара.

Загрубел, не обращал внимания.

«Ваш дед, волчата, — всплывали в памяти слова странника Кимона, обращенные к нам, мальчишкам, — тоже славно погулял в свое время. Не с шайкой, с отрядом. Щипал соседей, аж пух летел! Там землицы себе прирежет, здесь — скота. Запомнили его по всей Арголиде. И выше хаживал: Мегары, Элевсин, Беотия…»

Что было не зазорно дедушке Сизифу, то и мне было впору. Когда-нибудь, наверное, и про меня скажет другой странник: «Славно погулял в свое время. Бил соседей, как ястреб гусей…»

К этому времени я уже знал доподлинно, что увеличиваюсь вместе с Пегасом, если белый жеребец того хочет, и уменьшаюсь, когда Пегас вновь становится обычным, ну, почти обычным конем. Оружие в моих руках постигала та же участь, как это было со свинцовым копьем. Одного камня хватало, чтобы пустить на дно целый корабль. Одной стрелой я поджигал целую ладью. Одним копьем проламывал палубу и трюм.

«Давай, вырастай! — кричала мне Сфено Горгона, когда я впервые явился на Красный остров, спасаясь от львицы. — Вырастай, дерись!»

И что я ей ответил?

«Я вырасту, — пообещал я. — Я вырасту и всем вам задам! Я знаешь каким вырасту?»

Вот, вырос.

Фаселитянам, измученным крылатым террором, было не до сообщений о ликийских отрядах. Ирония судьбы: войско вел Лакий, вчерашний мятежник, Фаселиду основал тоже Лакий, выходец из Аргоса, купив у местного пастуха землю на побережье за большую цену — тюк соленой рыбы.

Так порт и перешел от Лакия к Лакию, от него ко мне, а от меня — к Иобату.