Золотой шут

Некоторое время он с молчаливым укором смотрел на меня, потом уселся в другое кресло и налил себе бренди, даже не предложив выпить мне. Я по запаху определил, что это тот самый абрикосовый бренди, которым Шут угощал меня в хижине почти год назад. Он сделал пару глотков, а потом заметил:

– Быть собой. Кем же именно? – Он поставил стакан на столик, откинулся на спинку кресла и сложил руки на груди.

– Не знаю. Мне бы хотелось, чтобы ты стал Шутом, – тихо ответил я. – Однако все зашло слишком далеко, чтобы мы оба могли играть в прежние игры. И все же, если бы такое было возможно, я бы согласился. С радостью. – Отвернувшись, я пнул конец торчащего из камина полена – и пламя взметнулось с новой силой, во все стороны полетели искры. – Когда я размышляю о нас, то даже не знаю, как тебя называть, оставаясь наедине с собой. Для меня ты не лорд Голден. Впрочем, ты никогда им и не был. Однако и Шутом ты быть перестал. – Не знаю, как у меня язык повернулся сказать такое, однако и промолчать я не мог.

Почему правду так трудно произносить?

Несколько ужасных мгновений я боялся, что он неправильно меня поймет. Но почти сразу же сообразил, что он увидит в моих словах именно тот смысл, который я в них вкладывал. В течение многих лет он понимал мои чувства, но всегда хранил молчание. Перед предстоящим расставанием я должен был восстановить наши отношения. У меня оставался лишь один инструмент – слова. В них эхом отражалась прежняя магия, власть, дарованная тебе, когда ты знаешь истинное имя. Я был полон решимости. И все же я с трудом сумел произнести нужные слова.

– Ты говорил, что я могу называть тебя «любимый», если ты не хочешь, чтобы звучало имя «Шут». – Я глубоко вздохнул. – Любимый, я скучал без тебя.

Он поднял руку и прикрыл ладонью рот, но тут же сделал вид, что потирает подбородок, задумавшись о чем-то. Я не знал, какое выражение он скрывал от меня. Когда он убрал руку, я увидел, что на его лице появилась ироническая улыбка.

– Боюсь, это вызовет в замке множество сплетен.

У меня не нашлось ответа, поэтому я промолчал. Он обращался ко мне насмешливым голосом Шута. И хотя я испытал облегчение, меня мучил вопрос: а вдруг он заговорил так, чтобы утешить меня? Может, решил показать свою истинную сущность, а может, то, что я хотел увидеть?

– Ладно, – вздохнул он. – Пожалуй, если ты хочешь, я останусь Шутом. Так тому и быть, Фитц. Для тебя я буду Шутом. – Он посмотрел в огонь и негромко рассмеялся. – Наверное, все пришло в равновесие. Что бы с нами ни случилось, я всегда буду иметь возможность вспомнить твои слова. – Он посмотрел на меня и серьезно кивнул, словно я вернул ему нечто очень ценное.

Мне хотелось о многом с ним поговорить. Обсудить миссию принца и обменяться мнениями об Уэбе, спросить, почему он так много играет и что означают его непомерные расходы. Но мне вдруг показалось, что на сегодня разговоров хватит. Он прав – все пришло в равновесие. Чаши наших весов застыли; я не хотел рисковать и неосторожным словом нарушить хрупкий баланс. Я кивнул и встал. Подойдя к двери, я сказал:

– Тогда спокойной тебе ночи, Шут. – Открыв дверь, я вышел в коридор.

– Спокойной ночи, любимый, – ответил он, не вставая с кресла.

Я осторожно закрыл за собой дверь.

Эпилог

Рука, прежде легко справлявшаяся с мечом и топором, теперь ноет после вечера, проведенного с пером. Когда я вытираю его кончик, мне часто становится интересно, сколько же ведер чернил я потратил за свою жизнь? Сколько слов написал на бумаге, пытаясь запечатлеть правду? И сколько из тех слов я отправил в огонь, как никому не нужные и неправильные? Я поступал так множество раз. Я пишу, а потом посыпаю лист песком, размышляя над собственными словами. И сжигаю их. Возможно, когда они исчезают в пламени, правда выходит наружу вместе с дымом. Так уничтожена она или освобождена? Я не знаю.