Золотой скарабей

Мойка, дом 12. Вот она, последняя обитель Пушкина. С трепетом в сердце я в который уже раз обошла три комнаты в полной тишине и поспешила по направлению дома моей подружки Веты. Раз ее нет в музее, сейчас я ее встречу на мосту. Быстро-быстро, топая и притопывая, бегу по одному из самых красивых мостов Петербурга. Но что я вижу? Нет никакой Веты, бежит человек в темном сюртуке, а навстречу ему такой же сюртучный господин, только выше ростом на голову, и у каждого в руках пистолеты. Что это, представление, шутка или кино? С замиранием сердца я миновала опасных, подозрительных дуэлянтов и оказалась на том берегу реки, где в пяти минутках ходьбы стоял дом, где жила моя Иветта. Город на Неве полон странностями! Например, справа стоял дом, в котором мы с Ветой несколько раз поднимались по винтовой лесенке и наталкивались не на дверь, не на окно, а просто на заколоченное пространство. Несколько светлых досок, небольшое отверстие – и ни-че-го, пустая ниша. О чем же думал архитектор? Была в этом доме какая-то тайна, но я не стала задерживаться, я помчалась дальше, прижимая попугайчика к сердцу, и оказалась прямо у входа в дом Веты.

А шел уже 1992 год. Я распахнула парадную дверь. Дом был в духе Достоевского: пустой и опасливый. Однако посреди холла стояла перевернутая вниз головой машина, кажется, «москвич». Из-под машины торчали два сапога, как ни странно, с колесиками возле каблуков, а человека не было видно. Я решилась и громким голосом спросила:

– Вы кто такой? Как вас зовут? Почему не на дворе ремонтируете машину, а в коридоре?

– Я кто такой? – услышала довольно высокий, даже визгливый голос. – Меня зовут Николай Васильевич.

– Как Гоголя?

– А я и есть Гоголь! – донеслось до меня из-под машины.

– Это что, настоящая ваша фамилия?

«Вот это да, бывают же чудеса», – вздохнула я и погладила своего попугайчика. Он закопошился и робко пискнул, не вылезая из муфты.

Гоголя любили не только мы, школьники, особенно «Страшную месть» или «Вия», но о нем писали и западноевропейские писатели. Одну биографическую книгу о Гоголе создал французский писатель Анри Труайя. Наша учительница заставила нас прочесть целиком эту книгу. Отдельные куски мы даже учили на память: «На обратном пути, подняв голову, Аксаков заметил огромные черные тучи, закрывшие полнеба. Сделалось очень темно, и какое-то зловещее чувство налегло на нас. Мы грустно разговаривали, применяя к будущей судьбе Гоголя мрачные тучи, потемневшее солнце; но не более как через полчаса мы были поражены внезапною переменою горизонта: сильный северо-западный ветер рвал на клочки и разгонял черные тучи, в четверть часа небо совершенно прояснилось, солнце явилось во всем блеске своих лучей и великолепно склонялось к западу. Радостное чувство наполнило наши сердца».

Что касается английского писателя, то запоминались из его книги более всего посещения Гоголем знакомых и малознакомых приятелей, в том числе Зинаиды Волконской, которая постоянно склоняла его перейти в католицизм. Но он был человек твердый, его не согнешь. И все-таки не это главное.

Я вспомнила, что, уезжая из Петербурга за границу и решая вопрос о композиции книги «Мертвые души», Гоголь, вместо того чтобы идти на какую-нибудь пирушку с очень вкусными расстегаями и плюшками, велел кучеру остановиться рядом с домом Пушкина, да, Александра Сергеевича. Как можно приступать к новой большой книге, не посоветовавшись с поэтом? Селифана оставил на улице, хотя был сильный мороз, а сам постучался в дверь. Великодушный Пушкин никому не отказывал, тем более Гоголю. Они расположились в креслах, и Гоголь стал читать вслух первые главы будущей своей поэмы. Как вспоминал потом кучер, кажется, это продолжалось чуть ли не до самого утра. А теперь пусть читатель подумает и вспомнит, может ли он назвать еще одного человека, писателя и поэта, который мог подарить несколько часов своего драгоценного времени товарищу? В общем, прошло несколько часов, прежде чем они расстались.

В квартире я осмотрелась, но, кроме отца нашей Веточки, никого не увидела. Извлекла из-под пальто муфточку и положила чуть выше на антресоли. Пусть греется, мол, попугайчик. Значит, Веточка исчезла в неизвестном направлении. Странно, отец предлагал мне раздеваться, пить чай, но я вдруг почувствовала что-то: какие-то коготки пытались стащить с моей головы теплый вязаный берет. Кошка? Вроде у Веты не было кошки. Пришлось покрутить головой вправо-влево. И что же? Я увидела, как Кенто с антресоли своими коготками просто стаскивает с меня этот берет. Мало того что стащил, он еще бросил его на пол! И когда мы улеглись спать в 12 часов ночи, я сладко задремала, вдруг кто-то цап-царап, цап-царап, а потом что-то быстро, торопясь, бормотал. Протянул свой клювик и поцеловал меня в щечку. Вот это да! Значит, попугай-то непростой.

Небо покрывали черные, темные тучи, не горели в ближайших домах фонари, но что-то дугообразное, ярко-синее протянулось между двумя соседними домами.