Золотой скарабей

Ночь Долгорукого

Что так задело князя Долгорукого на том знатном ужине? Воспоминание о Синявской, грусть о Евгении Смирной или уязвленное самолюбие? Граф из именитых людей, не князь, а в этаком богатстве содержит дом! И – внезапно выскочил на крыльцо, подбежал к своему экипажу и крикнул:

– Скорее! Мчи! К Лавре – потом домой!

Вернулся он поздней ночью. Как всегда, после бурных застолий, шуток и музыки почему-то приходил в дурное настроение.

В доме своем, несмотря на поздний час, велел подать бумагу и перо, зажечь канделябры. Извлек из письменного стола тетрадь, в которой записывал впечатления о людях и о себе. Подлинные те записки его сохранились до нашего времени, и не худо бы привести некоторые из них. На этот раз – о прежних его амурах, о возлюбленных, которые вызывали в нем сердечный трепет и вирши. Кто была первая, кто потом? Он стал перечитывать:

«П.С. Шереметева. Прасковья Сергеевна – первое лицо женское, в которое я влюбился. Мне было восемь лет, думаю, не больше, а она с лишком двадцати лет вышла замуж за Балка. Она была первая красавица в Москве, а он – дурен, как черт, стар и ревнив: она часто меня, как ребенка, ласкала и так меня приучила к себе, что я не отходил от нее. Увидев ее замужем, увидя, что к ней ласкается прескаредный мужчина (это было тогда, когда они, молодые, приезжали к нам обедать), я затрепетал, рассердился и чуть было не бросил в него десертный нож. В тот день я вытерпел ужасный понос – боялись, чтобы я не занемог порядочно.

Так-то рано начался разыгрываться мой темперамент и склонность моя влюбляться…»

«У. Синявская. Ульяна. Одна только актриса, с которой я был во всю жизнь мою знаком. Она принадлежала к московскому вольному театру, который содержал Медокс. Мне вздумалось перевести французскую комедию “La soirée à la mode”[1], она играна была на московском театре, и я хаживал на ее репетиции. Там-то случай свел меня с Ульяной; она была недурна, играла хорошо, и я, по милости ее, имел право целую зиму торчать за кулисами, когда хотел, но сей род забавы мне не понравился; я от него скоро отстал и одну только Ульяну сохранил в памяти моей. И так могу сказать о себе в молодости моей, с Вольтером вместе, испытав всякий род удовольствия:

Tous les goûts à la fois sont entrés dans mon âme,
Tout art à mon hommage, et tout plaisir m'en flame»[2]

.

«Н.Н. Сафонова. Надежда Николаевна. Родственница моя и хорошая знакомая, приятного ума женщина. Я за удовольствие считал и беседовать с ней, и в разлуке иногда дружески переписываться. Замечательнейшее происшествие в отношении нашем было то, что я, при замужестве ее, был отцом посаженым и той же чести удостоился у сестры ее родной, потому что я в их семействе был искренно любим; отец их часто меня ссужал небольшими деньгами, когда я в них нуждался, и это такая большая услуга в наше время, которой никогда забывать не должно. Сафонову я могу решительно поставить в списке второклассных женщин, близких моему сердцу».

«М. Львова... что бы ни занадобилось сыграть, пропеть, съездить, заманить, я попадал к Львовой, которая жила у Бороздиных. Дом их был полон мужчин, игроков и всякой всячины. Все ухаживали за Львовой, волочились, а она, бедная, исполняла просьбы – положение неприятнейшее.

В доме том состоялся благородный театр, я играл с ней в “Севильском цирюльнике”. Разумеется, на французском языке – тогда русский язык был еще под анафемой… Она представляла Розину, а я графа Альмавиву. Не потаю греха, что я под испанской епанчой любил приволачиваться за ней. Не только за кулисами, но и сойдя со сцены. Роли наши нас так соединяли, что мне скучно было, ежели не было репетиции, и потому я, как директор театра, назначал сразу на все дни недели репетиции… Она была весьма смешлива, и я помню до сих пор все наши проказы, ссоры, дуэли и круговеньки, которые украшают нашу память…»

«Д.С. Бортнянский. Искусный музыкант и директор придворной певческой капеллы. Он один из тех людей, о которых воспоминая я живо привожу себе на мысль картину молодости моей и лучшие ее минуты. При меньшом дворе были частые театральные зрелища между благородными особами, составляющими штат наследника престола. По врожденному таланту имел и я счастие быть причислен к их обществу. У меня голос был хорош, но не обработан.

Я обучался петь у г. Бортнянского; он руководствовал нашими операми, и при имени его я с удовольствием воображаю многие репетиции, от которых созидалось постепенно и совершилось блаженство средних лет моих.