Золотой скарабей

– Не сердитесь, Мишель, останьтесь. Куда вы? – Она схватила его за руку и, торопясь, заговорила, обращаясь к нему на «ты»: – Ты видел Фрагонара «Поцелуй украдкой»? Вот как надо писать. Не забыл, какие там складки одежды, как лежит полосатый шарф, сколько игры и непринужденности в позах?! Вспомни великих итальянцев. Ну хотя бы Франческо ди Стефано – как парит в небе женская фигура, как развевается шарф – это аллегория Рима на небесах. А у тебя, мой милый? Тяжелый, неподвижный человек, и ни капли изящества. Подумай, для чего существует искусство. А это что вздумалось – на фоне портрета посадить мотылька, да еще с белыми точками?.. Этот грубый мазок ужасен…

Ну что он мог ответить, если бабочки сами собой выскочили из-под кисти? Он убежден: для «приятного» стиля необходим невидимый мазок, а для этого портрета – другой, более резкий.

Выслушав приговор художницы, Мишель почувствовал, как внутри его все заледенело, и он бросился вон из дома.

Бедный! Он еще не знал ни Элизабет, ни ее парижских критиков-снобов, ни нравов этого города, самоуверенного и изменчивого, убежденного, что его мнение о прекрасном единственное.

Люди повышенной активности, агрессивности, подверженные влиянию толпы, а также просто жаждущие зрелищ, – все устремились в Париж, чтобы увидеть первые акты великой народной драмы. Почти никто не работал, все ловили миг удачи, пытаясь чем-нибудь и поживиться.

Нападающие всегда удачливее защищающихся. Сторонники короля растерялись, двор удалился в Версаль, под охрану своих гвардейцев. Влюбленный в королеву кавалер Ферзен делал все для того, чтобы устроить побег Марии-Антуанетты и Людовика. Виже-Лебрен, преданно любившая королеву, почти не покидала Версаль.

Пьер Лебрен, влившийся в ряды восставших, кажется, ненавидел свою жену-роялистку. Он грозил сам пометить ее дом черной краской, как подлежащий разгрому.

А что наш Мишель, влюбившийся в знатную мадам со всей пылкостью своего сердца? В нем текла кровь авантюристов, а по причине своей влюбленности он совсем не был увлечен французской бурей. Пьер звал его на демонстрации, но безуспешно… В те дни Мишель был одним из немногих, кто оставался дома и читал книгу, которую приобрел в лавке на берегу Сены.

Это была повесть «Антонио и Лауренция» маркиза де Сада, о любви двух молодых людей. Они сыграли свадьбу, обвенчались, Антонио уехал воевать за независимость Италии, а Лауренция осталась с его отцом Карло. Жили они в отдалении, в богатом замке, в округе – никого. И свекор стал вынашивать подлые планы – как сделать Лауренцию своей любовницей и оговорить ее в глазах сына.

Автор был настоящий либертин, то есть просвещенный распутник. Он подводил читателя к опасной мысли: нет разницы между добром и злом, между иллюзией и ложью, не существует законов церкви и морали, человек действует лишь по собственным природным инстинктам. Возмущенный Мишель бросил книгу в угол и отправился с Жаком гулять по взбаламученному Парижу. Вновь предстали стены Бастилии.

То были жаркие дни: пороховой дым еще не осел вокруг закругленных башен крепости. Национальные гвардейцы продолжали стрелять из ружей. А наверху уже разбирали кирпичи и сбрасывали их вниз. Предприимчивые люди складывали их в тележки и увозили. Бастилия кишела мышами, тараканами, крысами, даже змеями, и теперь все это устремилось вон.

Возле крепости возникла пара запряженных лошадей; не останавливаясь ни на минуту, серая армада крыс перекусала лошадиные ноги, лошади рухнули, а крысиное войско двинулось дальше, повергая в смятение людей.

Следующая картина, представшая нашим путникам, оказалась еще более ужасной. Комендантом Бастилии был старик Фулон. Доброжелатели, предполагая, какая участь ждет старика, спрятали его в деревне и устроили ложные похороны. Однако вскоре тайное стало явным. Старика обнаружили и решили повесить. В него бросали камни, плевали, его проклинали. Когда его поставили на табуретку и хотели выбить ее из-под ног, веревка оборвалась. Во второй раз веревку намылили, но она снова оборвалась. Старик Фулон стал козлом отпущения, словно был один виноват в том, что в Бастилию посадили энное количество людей (кстати, не такое уж большое). С Фулоном покончили, но толпе этого показалось мало. Голову его насадили на пику и размахивали ею.

Жак смотрел на все это с каменным лицом, зато у Мишеля дергалась щека, и он сжимал кулаки. Но тут внимание Жака привлекло то, что происходило на крыше Бастилии.

На краю стены стояла женщина в белом платке.

– Она же упадет, впереди выбиты камни! – крикнул он. – Эй, там, осторожнее!

И более не спускал глаз с женщины. Мишель мог бы поклясться, что никогда не видел Жака таким возбужденным. Из-под ноги ее упал еще один камень, а сама она вдруг обратила взгляд на Жака, что-то крикнула и покачнулась. Или кто-то толкнул ее? Жак подбежал в ту самую секунду, когда тело ее коснулось земли. Бросился на колени, ощупывая: жива ли, дышит ли?

– Жак, поискать доктора? Кто это?

– Это она, она! – в отчаянии кричал Жак.

– Кто она?

– Моя Мадлен. – Глаза его, кажется, навсегда забывшие, что такое слезы, повлажнели.