Золотой скарабей

Близился конец XVIII столетия. Как всякий финал, он отличался чрезвычайными событиями. В Англии произошла промышленная революция, началась механизация, но крестьяне не желали признавать технику – в результате поднялось луддистское движение: крестьяне ломали машины.

Во Франции в самом разгаре был век просвещения, ученые мечтали, чтобы народ стал образованным, но вместо просвещения разразилась революция. Звенели имена философов-энциклопедистов: Руссо, Даламбера, Монтескье, Дидро, Вольтера… Появились лозунги «Свобода, равенство, братство». Хотя отношение к каждому из этих слов было разным, даже противоположным. Аристократы складывали чемоданы, намереваясь покинуть страну, – на арену поднялись низы.

Элизабет Виже-Лебрен не оставляла свою королеву и пропадала то в Трианоне, то в Версале.

А на другой улице Парижа, в узкой, темноватой комнате редакции газеты «Друг народа», кипела работа – обычная, лихорадочная, газетная: гранки, рукописи, влажные листы бумаги. Поль Строганов заканчивал статью о Французской революции, рядом склонилась над столом черноволосая красивая девица в платье трех цветов революции – красного, синего и белого. Это Теруань де Мерикур, или Тери, с которой в последнее время молодой граф Строганов почти не расставался. А в редакцию его привел, конечно, Жильбер Ромм.

Статью граф подписал – «Г-н Очер».

– Что это за Очер? – спросила Теруань. – Некрасивое слово.

– Зато со смыслом, так называется рабочий поселок на Урале.

– Хм! А подписаться собственным, графским именем боишься?

Павел не ответил и перевел разговор на другое.

Простудился и захворал слуга Степан-Клеман. Павел вызывал доктора, но старик говорил, что прощается с жизнью, сожалея лишь о том, что умрет не в своем доме.

Через неделю старика не стало. Павел был сильно удручен. Однако его окружили девица Тери и воспитатель Жильбер. «Поль, – уговаривали они, – можно устроить первые гражданские похороны!»

Вечером Павел встретился с кузеном Григорием, который наконец вернулся из Петербурга. Заговорили они не о похоронах, а о парижских событиях, о Жан-Жаке Руссо.

– Не кажется ли тебе, Поль, что сегодняшний Париж – жертва людской злобы? Уже действуют мародеры. (Кстати, и Мишель заметил однажды, как в ювелирный магазин ворвались два мошенника, и, кажется, один из них был черный, с усами.)

– Что ты говоришь, Жорж? Вспомни, как мы мечтали в России покончить с крепостным правом, создать общество равных возможностей! Здесь все идет к свободе, равенству и братству! Решается судьба Франции.

– Это, вероятно, происки твоего Жильбера да еще твоего кумира Руссо.

– Жан-Жак – великий философ! – вскипел Поль. – Это дурные его последователи все испортили. Бедный Жан-Жак! Надо изучать философию глубоко, иначе… Как говорят англичане: «Или пей много из чаши знаний – или не пей ничего». Жорж, ты непременно должен побывать на могиле Руссо, он похоронен под Парижем, я тебя туда свожу… Последнее его дело было – благодеяние, последнее слово – хвала природе.

– Руссо твой, может быть, и велик, однако ученики его – несчастные жертвы страстей, они во власти воображения и чувствительности. Посмотри на моего Семена! – да он умнее твоих «философов».

– Нет! – пылко воскликнул Павел. – Моего Жан-Жака сделали жертвой людской злобы. Скажу тебе, что есть такой закон: бочка, которую катят вверх, в конце концов падает обратно, вниз…

Пора было сказать кузену и о похоронах Степана, о том, что Тери и Жильбер собираются хоронить слугу не по церковному, а по гражданскому обычаю.

Когда Поль пришел в редакцию газеты «Друг народа», на него набросилась красотка Тери:

– Где ты пропадал? Пора собирать людей! Ты позвал своего кузена?.. Что?! Не пойдет?! Какой стыд!.. А еще кого?

Конечно, Андрея Воронихина! Бывший крепостной – смелый, даже отчаянный, его стоит позвать.

И обещал сей же час навестить его и объяснить ему: никаких песнопений, никаких молитв и причитаний, будут простые гражданские похороны, а явиться надо завтра, к двенадцати часам.

Разговор был непростой. Андрей хоть и был крепостным Строгановых, однако перед отъездом граф дал ему вольную. Отчего бы не стать Андрею сторонником лозунгов, провозглашенных Французской революцией? В то время в памяти еще были живы картины Пугачевского бунта, и Андрей помнил смерть прекрасного человека – генерала Бибикова. С тех пор много утекло воды. Павел Строганов заметил, как изменился Андрей: вместе с новыми знаниями к нему пришло чувство собственного достоинства, от лакейства не осталось и следа.

Разговор получился щекотливым. Граф поручил Андрею заботиться о сыне, наблюдать за ним, помогать ему во всем. Воронихин посылал в Петербург письма лишь с добрыми вестями. Но похороны Степана – гражданские?! Андрей помрачнел, долго молчал и – отказался. Поль был раздосадован.

Нелегкое положение было у Воронихина. Он отказался, но как граф Павел? Что может его остановить? Увы, Поля ничто не остановило.

После похорон в газете «Друг народа» появилась заметка с сообщением о первых гражданских похоронах. Подписала ее Теруань.

Жаркое лето 1789 года