– Александр Андреевич, знаешь ли ты, что я сочинила «Азбуку» для своего любимца, придумала изречения? Написала, что все люди родятся «голыми», по рождению все равны. Совсем как у Руссо!.. Азбука моя начинена картинками, а цель ее – раскрыть ум для внешних впечатлений, возвысить душу и образовать сердце… Ах, что за характер у моего Александра! Ему неведомы досада или упрямство, он всегда весел, щедр, послушен и всегда занят, ни минуты праздности. Никто не доставлял мне такой радости, как он…
Безбородко кивал головой.
– Я хочу, чтобы ты, батюшка, нашел умелого человека, который делал бы настоящие корабли, как у Петра Первого. И еще построил бы летний домик, дачу для Александра. Найдется у тебя такой архитектор?
– Есть, ваше величество, весьма образованный человек, на все руки мастер и вкус имеет отменный – это Львов Николай Александрович.
– Какой Львов? Уж не тот ли, с которым Державин в дружбе?.. Ах, послушай, какие стихи сочинил Державин на день рождения моего внука:
Я написала нравоучительные сказки для внуков; так хорошо, кабы этот Львов их прочитал и в своем проекте отразил, – добавила Екатерина.
На другой день при встрече с Безбородко Львов получил от него царский заказ:
– Ты уж постарайся, Николай Александрович, найти сказкам ее величества применение в той даче.
– Без сомнения! Сказки будут в парке! – отвечал Львов и в тот же вечер взялся за чертежи.
Не прошло и месяца, как нескладный, неловкий, на толстых ногах Безбородко, пряча глаза, тихим голосом докладывал императрице проект «дачи Александровой».
– В сей части парка будет представлено царство царевича Хлора, в этой – мостики меж прудами. А тут – царство роз… без шипов.
– А не замечен ли Львов в сношениях с этими… как их? Франкмасонами, розенкрейцерами… С ними якшается мой сын.
– Да кто теперь не занимается теми глупостями? Вот и Иван Долгорукий, князь, уж как настрадался от Бирона, а тоже… Видали его у графа Строганова.
– Так они же в родстве, и потом граф – мой приятель, – заметила Екатерина и помахала веером. – Итак, батюшка, пусть Львов строит. А корабли, про которые я тебе говорила?
– Готовы, ваше величество. Совсем как у царя Петра, – сказал Безбородко, приоткрыв дверь. – Войди, Николай Александрович.
Львов вошел, держа в руках новенький лакированный корабль.
– Славно, славно, – оглядев его, заметила царица. – Жалую тебе с моей руки перстень.
…Время идет, а милую Машеньку, жену, Львов ждет целыми неделями. Шесть часов пополудни. Хмарь и мокрый туман над Петербургом…
Маше уже двадцать семь лет. Они встречаются мимоходом, она прибегает украдкой, обманывая матушку, а это – грех! Господи, помоги им с Львовинькой!..
И Львов снова идет на поклон к ее отцу, суровому сенатору.
Дьяков на этот раз говорит более мягким голосом, но слова все те же:
– Не могу я благословение родительское дать дочери.
Не дослушав конца разговора, Машенька бросается в прихожую, хватает накидку и бежит, не скрываясь ни от кого, прямо к дому Львова. Открывает дверь своим ключом и ждет мужа.
Они кинулись друг к другу, и в объятии их слились отчаяние и ужас, любовь и страсть…
Долго в тот вечер, не боясь ни матушкиных, ни батюшкиных угроз, пробыла Маша у Львова. И не в тот ли вечер впервые написала на бумажке: «Отныне я Л…»? Во всяком случае, именно тогда Левицкий, их поверенный и друг, взялся за новый портрет Маши.
Когда-то, три года назад, Левицкий написал милую, робкую девушку, очаровательную в своем кокетстве. На портрете же 1781 года – спокойная, горделивая, уверенная в любви и будущем женщина,