Золотой скарабей

Ах, как славно они путешествуют! Как мил Мишель! Несчастлив лишь тот, кто обойден любовью! А обольщать мужчин, юношей, что может быть привлекательнее? Не скучать же в одиночестве. Мишель – истинный рыцарь, хотя… рыцари никогда, вероятно, не чистили картошку, или ее тогда не было? Он чистит, варит кофе, покупает зелень. Особенно трогательно видеть, как утром отправляется на базар, как готовит пищу, даже ее любимый соус, а потом моет посуду, и без грохота, с каким это делала служанка. Удовольствие сидеть вечером у камина и смотреть на красивого, жаждущего угодить ей человека! И в самом деле: не сделать ли его своим постоянным спутником?

Впрочем, когда они прибыли в Вену, мысль эта растаяла, как мороженое у камина… Она не возвратилась к ней и во Флоренции, где они сняли две комнаты на окраине города. С каким азартом взялась Элизабет за устройство дома, как рьяно начала писать свои картины!

– Я так соскучилась по кисти, краскам! – говорила она. – А тебе, Мишель, следует взяться за итальянское искусство. Это такое счастье – изучать его.

Мишель бродил по флорентийским музеям, улицам, и скоро у него появились великие знакомцы – Микеланджело, Брунеллески, Рафаэль, Челлини. Высокий их дом, в котором они остановились с Элизабет, был окутан цветущей глицинией и стоял на берегу реки Арно. Нежно-фиалковые цветы на серых камнях, на серых ветках, как это красиво! Но разве передать это на бумаге, холсте, особенно контраст между водопадом цветов и древними камнями?

В музеях его поразили лица людей Раннего Возрождения. Не много красоты, но какая духовная мощь и простота! Чем-то это напомнило русских художников-самоучек, у которых, конечно, нет великого мастерства, но в портретах те же простота и значительность.

Элизабет то и дело возвращалась к любимому Рафаэлю, своему кумиру. Обосновавшись во Флоренции, она сразу обрела поклонников-художников. Ее постоянно сопровождал коллекционер, некий маркиз Маринелли. Он выспренно рассуждал об искусстве. Мишель молчал. Но, слушая восторги по поводу Боттичелли, однажды заметил:

– А мне кажется, что учитель Боттичелли – Филиппо Липпи – более цельный…

– Что? – Маринелли воздел руки. – Где вы увидите еще такие линии, как у Боттичелли? Фу, Липпи – робкий подмастерье в сравнении с этим титаном!

– Но его ценят во всем мире! – подхватила Элизабет.

Когда они смотрели Рубенса, Мишель вспомнил, какое впечатление произвел он на Львова, и улыбнулся.

– Может быть, вам не нравится и Рубенс?! – высокомерно взглянула на него мадам. Вообще она вела себя так, словно и не было любовного путешествия. – Чем не угодил вам Рубенс?

Маркиз пустился в пространный монолог:

– Живописец королей был королем живописцев. Это настоящий Зевс, способный летать над просторами вселенной. Какие львы, какая охота, а обнаженные женщины!.. А мазок, невидимый простым глазом.

– Что вас не устраивает, Мишель? – пытала мадам.

– В Петербурге один человек, очень образованный, – улыбнулся он, – можно сказать, ученый, сказал, что, вероятно, Рубенс хотел, чтобы никто не коснулся его жены, возлюбленной, ибо такие формы не могут вызвать никаких желаний.

Элизабет с неприязнью произнесла:

– Ах, боже мой, какой знаток живописи!

Упрямый подмастерье не сдался.

– Почему? Мне тоже кое-что нравится у Рубенса. К примеру, камеристка, у нее не только формы, но и высокий дух, чистый внутренний мир.

Маркиз промолчал, а Элизабет внимательно взглянула на своего пажа (?), ученика (?), спутника. Глаза ее – точь-в-точь как цветы глицинии.

А спустя несколько дней в Элизабет будто снова вселился бес. Она ворчала на итальянскую кухню, жаловалась, что тут не найдешь любимого французского кролика в соусе провансаль. Наконец, бурно разразилась:

– Довольно глазеть по сторонам, пора работать! Работать и работать! Вы должны подготовить мне холст, ровную грунтовку и… оставить меня в покое.

Галерея Уффици заказала ей автопортрет – такова традиция этого музея: сохранять автопортреты известных художников. Удостоилась этой чести и Виже-Лебрен. Только с того дня она еще крепче заперлась в мастерской.

Время от времени Михаил открывал баул и, обтерев, подновив пистолет, аккуратно клал его обратно. Он ждал Неаполя.

Отголоски Французской революции были слышны по всей Европе. Состоятельные французы давно бежали из своей страны, но революционные идеи нагоняли беглецов и в Австрии, и в Германии, и в Италии. Особенно захватили они Италию. Появились газеты «Народный трибун», «Пьемонтский республиканец»; на дорогах разбойники грабили богатые экипажи. Италия оставалась долгое время ареной соперничества испанских Бурбонов и австрийских Габсбургов – теперь она жаждала национальной независимости.

Наконец они едут в Неаполитанское королевство, к королеве Каролине. И вновь наш «халиф на час» сидит в тесном дилижансе и счастлив своим мучительным коротким счастьем: обнимает Элизабет, чувствуя ее изящное, хрупкое тело. Собственно, на что он рассчитывал? Да ни на что! Где же его португальская вспыльчивая кровь? Где русская удаль? Все таяло в блаженном полусне.