Золотой скарабей

По приезде художницу вновь окружили поклонники, критики, живописцы, и смуглый юноша со светлыми глазами почувствовал себя лишним. Он часто и подолгу бродил вдоль моря, любуясь недальним островом Сорренто, конусом Везувия, слушая неумолчный говор волн. Вереницей они бежали к его ногам, ритмично отбивая время. Он же пребывал в своем собственном времени.

Однажды, миновав городскую часть Неаполя, Михаил оказался возле монастыря Святой Марии-дель-Монте. Синий небосвод прорезали чудные пинии с горизонтальными ветвями, подобные петербургским малахитовым столешницам. Каменные громады домов-замков поднимались прямо из моря, и при сильном ветре волны бились о стены. Таким был и дом Торквато Тассо. Здесь Михаил вспомнил рассказ Хемницера о маркизе, которая читала ему Тассо, а потом украла кошелек.

– Возьми акварели и рисуй Везувий и дом Тассо. Такие картинки будут хорошо раскупаться, – сказала практичная Элизабет.

Он промолчал и не сделал ни одной картинки.

Что за поразительная женщина! На любом новом месте она мгновенно обрастала друзьями, нужными связями, поклонниками, обустраивалась и становилась совершенно необходимой всем. Здесь жили теперь ее дочь и служанка. По вечерам все чаще Мишель оставался дома, а за Элизабет приезжал экипаж. Ее принимали при королевском дворе, она уже писала портрет неаполитанской королевы и ее детей. Познакомилась с русским посланником, с английским вице-адмиралом Горацио Нельсоном, с красавицей леди Гамильтон. Пела арии из произведений Джованни Паизиелло и собиралась писать портрет композитора, говорила с ним о России, где тот бывал.

…Михаил оставался в сладком плену очарования, испытывая чувство жгучего и болезненного счастья. Сегодня особенно. Он вышел на окраину, там были только рыбаки да уличные мальчишки. Белели парусники, отражаясь в синих зеркалах вод. Прозрачной шапкой светился вдали Везувий, дымящееся его жерло внушало трепет.

Но что за пение доносится с моря? Какая протяжная мелодия! Он прибавил шагу, прислушался, что-то давнее, знакомое чудилось в песне. Кажется, пели в лодке, только она удалялась, плыла к закату.

Отчего он не может писать, делать зарисовки, а она, эта маленькая, сильная женщина, увлеченно работает… Он служит ей, а она – живописи. Если бы и он так мог! Похоже, что ее возбуждают влажно-буйное лето, море, звезды. Почти каждый вечер она на приемах, в замке королевы, уже стала законодательницей моды. Гуляет по берегу моря в греческой тунике, и ее примеру следуют другие дамы.

Она охотно рассуждает:

– Меня ужасают современные одежды, и я хочу приложить все усилия, чтобы сделать их более живописными. Если леди Гамильтон или другие модели доверяют мне, я одеваю их на эллинский манер или следую другой своей фантазии. Никто не носит шалей, шарфов, а у меня всегда есть красивые шали и шарфы.

Опыты свои она проводила подчас на своем «воздыхателе», и он терпеливо это сносил.

Леди Гамильтон стала подругой Элизабет, художница готова была писать ее в образе вакханки, как нравилось адмиралу, и в образе Сивиллы-прорицательницы. До мужских костюмов ей особого дела не было.

Часто она устраивала настоящие греческие вечера, и все были в туниках. От Элизабет не отходил Джузеппе, то ли грек, то ли итальянец, – тонкий, как кипарис, угодливый, с неприятной улыбкой. Мишель держался в стороне, а она, пробегая мимо и встречая его мрачный взгляд, шептала: «Несчастный мул, какой же вы невыносимый!» И, не задерживаясь, исчезала.

Приезд Андрея

– Здорóво! Любезный друг, изменщик и беглец! Вот где я тебя нашел! Раб знаменитой художницы?!

Этот возглас раздался над головой Мишеля.

– Дорогой и любезный братец, я приехал за тобой. В Париже черт знает что творится, и наш посол передал русским повеление императрицы: возвращаться в Россию. Это относилось, конечно, к знатным особам, таким как Строгановы, княгиня Голицына, однако… и нам с тобой пора домой. Ты согласен?

Мишель растерянно кивнул.

– Представь себе, что даже княгиня Голицына приехала в карете, чтобы наблюдать, что делается в Бастилии… А ты? Купаешься, блаженствуешь?

Зная о распоряжении государыни русским возвращаться домой, Андрей задумался: а как же Мишель? Мало того что знаменитая художница вьет из него веревки – он обещает быть возле нее в Неаполе! И все же он мог бы и не ехать за Мишелем, но – но ведь то был век Дружества и Чести! Друзей не бросают. Зная уже дорогу к подножию Французских Альп, Воронихин бросился к дилижансу – и в Неаполь.