Золотой цветок - одолень

— Бери, Гурьев. Суедов для войска казацкого без надобности.

— А как здоровье матушки? Жива? — поинтересовался Гурьев.

— Померла. Царствие ей небесное.

— Хорошая была хохлушка.

— Батя мой ее снял с турецкого корабля, везли юницу в полон.

— Так у тебя не чистая яицкая кровь...

— Господи, с кем токмо мы не перемешаны! У кузнеца Кузьмы бабка — княжна горская.

На всех торжествах побывал Гурьев. Богудай Телегин подарил гостю мерлушковую шубу с двойным мехом. Всем восторгался купец. Но потешное порханье Ермошки на крыльях ему не понравилось. Церковь высокая, как лебедь шею вытянула до облаков. Мог убиться отрок и омрачить праздник святой. И рад был искренне знатный торговец, что все обошлось хорошо.

— Парнишка бедный, наверное? — спросил Гурьев. — Жрать ему, поди, нечего, а вы ему пообещали мешок ржи за прыжок с храма...

— У этого отрока закопано в схороне три тысячи золотых. А в избе добра больше, чем у меня и у Телегина, — хлопнул по спине купца атаман.

— Тогда он просто дурак!

— Это же самое ему сказал бог. Ты же слышал.

— Ну, предположим, я не слышал все-таки, что ему сказал бог, — рассмеялся Гурьев.

— За здоровье бабушки Гугенихи! — поднял чарку отец Лаврентий.

— Хитер святой отец! — покосился на священника купец. — Быстро освоился.

Крещенье завершилось большим казачьим кругом. Меркульев предложил на дуване присоединиться к Московии добровольно. Некоторые казаки возражали. Особенно яростно кричали, протестовали Охрим и Матвей Москвин. Но писарь вскоре замолчал, смирился. А толмач прыгал, сипел, яростно вскинул пистоль и выстрелил в атамана. Но старикашку толкнул кузнец, он промахнулся. Пуля убила пролетавшую мимо ворону.

— Говорящую ворону угробил! — ахнула толпа.

— Бей негодяя!

— По лысине его! По черепу!

Охрима разорвали бы, но в это время на заиндевелое дерево пыток села знахаркина ворона.

— Жива ваша Кума! Пей мочу кобыл!

— Ну и чо? Охрим, мабуть, мужа убил у нашей вороны...

— Охрим дурак! — каркнула птица.

Толмач утирал с лица кровь. Ему уже наподдавали, разорвали на нем и без того ветхий полушубок. Подбили глаз и расквасили нос. Атаман поднялся на камень, снял свою соболью шапку.

— С кем вы пойдете, казаки? Охрим и Собакин уже приводили вас однажды к разору и голоду. Большой мы понесли урон. А для нас главное — блюсти выгоду. Мы ведь не просимся к царю в работники. Мы потребуем грамоту обещательную с печатью. Ежли царь не вознамерится брать с нас подати, оставит все неизменным, тогдась можнучи соединиться с Московией. А других условий мы просто не примем. Что же мы теряем, станичники? Ничего не теряем!

— Ложь! Мы теряем республикию!

— Кто, казаки, ведает, что такое республикия? С чем ее едят? Его, охримовская республикия, токмо что убила ворону. А могла бы убить меня. Собакинская республикия рубила вам головы. А мы решаем все мирно, на дуване.

— Это словоблудие богатеев!

— Замолчи, ты уже свое выговорил. Вылезешь еще раз, проломлю твою поганую башку! — одернул Охрима Богудай Телегин.

— Соединиться потребно. Сила Руси — в единстве! — убеждал казаков полковник Скоблов.

«Скоблов и есть царский дозорщик, — подумал отец Лаврентий. — А Вошка Белоносов даже слушок такой про него пустил... Полковник на Яике живет в третьем поколении. Вот я и разгадал тайну! По всем его словам видно, что он царский соглядатай!»

Хорунжий и есаулы молчали. Меркульев давно с ними обговорил все наедине. Кого убедил, кого задобрил... А голутва на круг не пришла. Все они лежали пьяные вдрызг. Соломон почему-то угощал их сегодня с утра бесплатно, щедро.

— За чей счет споил голодранцев? — спросил отец Лаврентий.

— Боже мой! За них платит сегодня Меркульев. Я узе не такой богатый человек, чтобы угощать лентяев и воров.

«Великая голова! — восхищался атаманом святой отец. — А вот второго дозорщика прозевал. Впрочем, прозевал ли? Они же явно сговорились? Скоблов, Телегин, Меркульев, Смеющев говорят одни слова! Царский дозорщик Скоблов перетянул их на свою сторону! Как все просто!»

Шумело казачье сборище. Каждое слово оценивалось. Не торопились станичники, хоть и поджимал свирепо мороз.

— Нет, казаки! Мы ничего не теряем! — повторил Меркульев.

— Мы ничего не теряем, энто верно. А ты объясни атаман, што мы приобретаем? — выкрикнули из толпы.

— И не вспомнят ли дьяки из разбойного приказу казаков Емелю Рябого, Федьку Монаха и Гришку Злыдня? — спросил Герасим Добряк.

Меркульев сунул булаву за пояс, надел шапку, снял ладонью изморозь с русых усов.

— Москва помнит, пожалуй, о злодействах в годы смуты Емели Рябого и Федьки Монаха. Камни будут сто лет слезы источать в тех местах, где прошли Евлампий Душегуб, Балда и другие наши казаки. Токмо вот скажите мне, где сии злодеи обитаются? Мне неведомо! Яик — велик!

Казаки захохотали. Поняли, что Меркульев никогда не выдаст своих людей. Атаман, подбодренный смехом, продолжал: