Золотой век

Этримала не кивнул, а скорее вздрогнул. Видно было, что надежды ему слова царевича не прибавили.

Они удалились. С беженцами остался Атанору.

Хастияр хотел было что-то сказать купцу, да слов не находилось.

* * *

Купцы-смельчаки из числа самых отчаянных, про которых с присвистом говорят: «Да он на всю голову отбитый», — рассказывали, будто на востоке Злого моря в суровые зимы случается дивное диво — волны, что беснуются в жестоком шторме, в противоборстве Аруны и Иллуянки, замерзают, превращаются в ледяные скалы причудливых и страшных форм. Здесь в Трое, конечно, знают, что такое лёд. Но замерзшие лужи поутру, это одно, а вот такое... какое и представить-то нельзя... Купцы, впрочем, те ещё врали. Разве можно сковать море? Как и время, течение которого неумолимо для смертных и подвластно лишь богам.

Конечно можно. Здесь, в Трое, таких ледяных чудес не бывает, а в Великой Зелени и подавно, но злокозненный Иллуянка[146] может иначе подгадить — нашлёт мёртвый штиль и даже ряби не разглядеть на водной глади.

Вот тут-то, в безветренном жарком полуденном мареве и казалось Хастияру, что время остановилось совсем.

Прошло три дня. Три дня в полной неизвестности. Никаких парусов на горизонте. Никаких клубов пыли на дорогах.

Три бесконечных дня. Три вечности.

Никаких вестей от Куршассы, который выехал из города на тридцати колесницах, собираясь в усадьбах воинов собрать пару сотен упряжек и несколько тысяч человек пехоты.

Поток беженцев за эти три дня из ручейка превратился в реку, и река эта не позволяла объявить происходящее дурным сном.

В первую же ночь сбежал Этримала, наплевав на приказы отца и приама. Сбежал к Куршассе, вызволять свою невесту, Палхивассену, дочь Алаксанду. А Хеттору остался в городе. Кусал губы. Ждал, что назовут трусом.

— Ты военачальник, — напомнил ему Хастияр.

Сам он не знал, куда себя деть. Ходил за приамом, выпрашивал, где и чем помочь.

Да чем он поможет? Воинов с колесницами из-за пазухи достанет?

Хоть древки стрел править дали бы. Да есть мастера порукастее.

Ну кто он такой? Подвешенный язык, да привычные к скорописи руки теперь уже бесполезны. А до мечей и копий покуда не дошло.

Вот и оказался он хоть внутри, а будто снаружи. Будто сторонним наблюдателем. На лица людей смотрел. Старался слова запоминать, каждый жест, каждую слезинку.

Запоминать и записывать.

Палхивассена. Весёлая смешливая девчонка. Имя своё будто в шутку получила. «Широкая телом». Ну кто в трезвом уме так дочь назовёт? Алаксанду, глядя на жену свою, назвал. В уме, конечно же, не трезвом, на радостях. Чтобы, значит, дочь в мать пошла. Ну она и пошла. Обе... широкие. Нет, не толстые. Груди большие, бедра широкие и то, что пониже спины. Но не чрезмерно. На Великую Мать не похожи.

Красавицы, с Элиссой легко поспорят.

Девушка поехала с будущей свекровью смотреть поместье, подаренное к предстоящей свадьбе Палхивассены и Этрималы.

Прошло три дня.

Наступил полдень. Небо, подобное чаше из наилучшего горного хрусталя, опрокинулось над Вилусой. Его безмятежность не могло поколебать ни одно облачко. Иллуянка перестал вить кольца. Ветер умер. Жара опустилась на город, придавила всё живое в его окрестностях.

К полудню над холмами появилась та самая пыль, которой со страхом, который день ждали троянцы.

Чахлые клубы без ветра-то.

— Идут!

— Кто? Кто там? Аххиява? Шардана? Наши?

— Не разобрать!

На южной дороге появились колесницы и пешие. Немного.

Двигались они... в беспорядке.

— Наши!

— Врёшь!

— Да чтоб Инар[147] меня обессилил!

— Дурень, о чём думаешь в такой час!

— Так наши или нет?

— Да вроде наши.

— И верно.

— О боги... Апаллиуна...

— Наши...

Воины приблизились к городским воротам. Поодиночке и небольшими группами, пешие или на колесницах, которые везли измученные кони, израненные, побитые, троянцы понуро брели к городу.

Открылись ворота нижнего города, и первые воины двинулись по безмолвному людскому коридору. Шли, опустив глаза.

— Да не молчите! — закричала какая-то женщина.

Люди очнулись от оцепенения, зашумели. И воины начали отвечать.

Их разбили.

Алаксанду почувствовал, как Куду-Или[148] выбил землю у него из-под ног.

В поражение сложно было поверить, ведь троянское войско славилось далеко за пределами родной земли. Колесничие Вилусы не знали поражений, так говорили с давних времён.

— Как это случилось?

Он не дождался ответа. К воротам подъехала очередная колесница. У неё были разломаны борта, но случилось это явно не в бою, а после. Воины сами их сломали, чтобы получить больше места на площадке.

Чтобы положить там человека.

На колеснице стоял Этримала, он и правил.

Лошади шли шагом, и тот давался им с трудом.

Алаксанду побледнел, и бросился к колеснице. За ним поспешили Хеттору и Хастияр. Хеттору сам вернулся лишь недавно. Все эти дни он разъезжал между цитаделью и ближайшими имениями, собирал людей с округи, привозил припасы в крепость.