Золотой воскресник

Встретила в буфете Радиокомитета на Качалова Люсину соратницу по творческому объединению “Экран” – Галю. Много лет не виделись, взяли по бокальчику вина.

– Дети мне, Марин, не удались, – она рассказывает, – зато у меня есть единственный друг – боксерша Берта. Это мой учитель, да-да, мой великий учитель любви и доброты. Правда, на ее счету две кошки, она их разорвала на части…

* * *

– Мое сердце принадлежит только тебе! – чистосердечно воскликнул Лёня в ответ на устроенную ему сцену ревности. – Но остальные части тела…

* * *

Ночью мужик пьяный во дворе рвется в подъезд.

– Ослы! – доносится снизу сочный трагический баритон. – Козлы! У! Шакалы! Спят, негодяи, подонки, валяются по своим углам! Дистрофики! Вам всем плевать, что эта дура меня не пускает. Имел я вас! Трусы! Даже милицию никто не вызовет! Я три часа тут торчу. Откройте!!! (Удары ногами по гулкой железной двери.) Шакалы!

Вдруг – приглушенно:

– О! Кто-то идет. Бог есть!!!

* * *

Седов:

– Так… Тебе от меня ничего не нужно? И мне от тебя ничего не нужно. У нас с тобой самые лучшие отношения в мире!

* * *

– Не надо мне ботинки! – упирается Седов. – У меня ботинки не на первом месте. На первом у меня – здоровье, на втором – магнитофон и только на третьем уже – ботинки.

– Ерунда, – сказала Люся, когда об этом услышала. – В такой последовательности нет никакого конструктивизма. Вот главные составляющие человека: зубы! Шапка! Шарф! Пальто! Ботинки! Всё. И человек зашагал по земле. А не “здоровье, магнитофон…”

* * *

После совместного арктического путешествия драматург Михаил Дурненков пригласил нас с Лёней в “Театр. doc” на свой спектакль “Синий слесарь”. Я смотрела завороженно, не в силах пошевелиться от восторга, ибо даже мечтать никогда никто не мечтал, чтобы в тексте было столько спокойного, беззлобного, кристально чистого мата, переплетающегося с высоким слогом, бредом, смехом и поэзией, о чем мы и написали автору.

“Я ужасно рад, что вам понравилось, – отвечал Миша. – Спектакль живет уже своей жизнью давным-давно, и актеры (одни из лучших в этой стране!) сильно отошли от того, что я первоначально закладывал. Например, на мой взгляд, они матерятся не как заводские рабочие, которых я нежно люблю и с которыми проработал когда-то пару лет бок о бок, так же, как и главный герой, а как самые настоящие сапожники. У меня в пьесе только Геннадий время от времени произносил «то-то, бл…дь, и оно», но это, скорее, было у него как запятая, которой он хронометрировал свои высказывания. Но тем не менее я теперь тоже хожу очень гордый собой, а то все наше мореплавание мне даже нечем было козырнуть перед вами!..”

* * *

В газете был опубликован научный труд одного исследователя: он сделал открытие, что пингвин – это маленький человечек.

* * *

– Еду сегодня в метро, – я рассказываю Артуру Гиваргизову, – вижу – на Белорусской продаются детские книжки. И вокзальная продавщица в ватнике и лохматой мохеровой шапке горячо рекомендует какой-то женщине:

– Берите Москвину “Моя собака любит джаз”! Не пожалеете! Я всем советую!

Та листает, с опаской поглядывая на суровые иллюстрации Буркина. А я думаю: “Если возьмет, я ей надпишу. Вот в ее жизни будет чудо”. Но она равнодушно поставила книжку на место. Так наклюнувшееся было чудо рассосалось.

– И зря! – сказал Артур. – Никогда нельзя давать чуду рассосаться. Надо было купить эту книгу, надписать и подарить продавщице. Вот это было бы чудо так чудо!

* * *

– Хороший все-таки парень – Гиваргизов! – говорю Лёне. – Поэт, музыкант, замечательный друг, все его любят от мала до велика.

– Но ты же не знаешь, какой он, когда не в духе! – сказал Тишков. – Я тоже произвожу приятное впечатление, а потом как начну нести околесицу! Так и Гиваргизов – вдруг начнет кидаться книгами, или кричать и просить мороженого, или придет пьяный страшно, будет размахивать руками, упадет лицом в салат и заснет. Это неизвестно. Просто вам повезло, что ему удалось создать положительный образ. Никто не видел его каким-то не таким…

* * *

Знакомый журналист вспоминал, как на летучке в газете “Правда” завредакцией в порыве благородного негодования воскликнул:

– К чему так все… огально оху́ивать?

* * *

Когда-то я сочинила эссе, посвященное Ковалю, в жанре песнь. Не по заказу – по велению сердца. Юрий Осич прочел, обнял меня и расцеловал. Правда, ему не понравилась одна фраза: “грохочут выстрелы, а Вася ни гу-гу”.

– Убери “ни гу-гу”?

Я убрала.

– Зачем так легко соглашаться?

– А что ж вы думаете, – говорю, – я за свое “ни гу-гу” насмерть буду стоять?

* * *

В издательстве “Детская литература” у Коваля готовилась книжка – в серии “Золотая библиотека школьника”. В качестве предисловия решили обнародовать мою песнь, и давай меня мучить. Ира Скуридина, секретарь Коваля, потребовала сменить тональность и сыграть эту песнь не в до мажоре, а в ре миноре.

– Ирка – экстремистка, – пытался умиротворить ситуацию Юра. – Я хотел ее осадить, но не посмел. Поверь, Марина, это ужасно, когда секретарь интеллектуальнее мэтра: мэтр теряется на ее фоне.