Золотой возраст

Прогулка эта казалась настоящим приключением: шел я в эту деревню в первый раз, и находилась она довольно далеко от нашего дома. Я чувствовал что-то среднее между любопытством и незащищенностью – ощущения, знакомые любому путешественнику. Любопытство весьма оправдано в любом незнакомом месте, страх же мучил меня из-за сверстников, которые могли встретиться на моем пути, и которым, в силу их неизменной консервативности, наверняка бы не понравилось мое неожиданное вторжение. И все же, окрыленный одиночеством, я брел вперед и размышлял о том, как, наверняка, ловко удавалось путешественнику Мунго Парку прорубать себе путь в непроходимых джунглях Африки… И тут я налетел на кого-то мягкого, но достаточно устойчивого.

Столь неожиданное столкновение с действительностью вынудило поступить меня так, как поступил бы на моем месте любой мальчишка: поспешно прикрыть ладонями уши. Передо мной стоял высокий, пожилой, чисто выбритый человек в черном, довольно поношенном, одеянии, очевидно священник. Я сразу же заметил его отвлеченный взгляд, обращенный, словно, к горнему миру и не способный мгновенно сосредоточиться на чем-то земном, так внезапно напомнившем о себе. Он, извиняясь, склонился передо мной.

– Тысяча извинений, сэр, – произнес он, – я витал в облаках и совершенно вас не заметил. Я надеюсь, вы простите меня.

Любому мальчику на моем месте послышалась бы насмешка в таком учтивом обращении. Я же воспринял это бесконечное уважение к собственной персоне, как естественное отношение человека, способного видеть в каждом соотечественнике джентльмена, ни иудея, ни эллина, ни обрезанного, ни необрезанного. Конечно, я взял вину на себя, признал, что и я витал в облаках. Что было абсолютной правдой.

– Видимо, – любезно ответил незнакомец, – между нами есть что-то общее. Я – старик, склонный к мечтам, перед вами же, юноша, проходят видения. Ваш удел счастливее. А теперь…

Тут мы оказались перед калиткой, ведущей к его дому.

– Я вижу, что вам жарко. День клонится к вечеру, и сейчас мы под знаком Девы. Не хотите ли выпить чего-нибудь прохладительного, если, конечно, у вас нет других дел?

Единственным моим делом в тот день был урок арифметики, но я не собирался его посещать в любом случае, поэтому прошел в гостеприимно распахнутую передо мной калитку, пока незнакомец бормотал что-то из «Буколик» Вергилия: «Venit Hesperus, ite cappelloe» (Встал Геспер, деточка, домой), после чего смиренно извинился за столь фамильярное обращение, извинился, скорей, за римского поэта, чем за себя.

Прямая, выложенная плиткой дорожка, вела к симпатичному старому дому, хозяин которого, пока мы шли, останавливался почти у каждого розового куста и начисто забывал про меня. Очнувшись от грез, он смущенно просил прощения, и мы продолжали путь. Во время этих остановок, я наблюдал за ним и понял, что передо мной тот самый чудаковатый холостяк пастор, о котором ходит столько слухов. Особый трепет мне внушало то, что этот чрезвычайно ученый человек написал настоящую книгу, как утверждала Марта, знавшая обо всем на свете, даже кучу книг. Но по поводу «кучи» я немного сомневался.

Наконец, мы прошли сквозь темный холл и оказались в комнате, которая поразила меня с первого взгляда. Это был недостижимый идеал, предел моих мечтаний. Ни одной женской безделушки, ни следа уборки! Ощутимое отсутствие тетушкиной тирании. Повсюду лежали и стояли толстые пергаментные книги в кожаных переплетах, некоторые из них вольготно расположились, распахнувшись, на столах и стульях. Приятно пахло типографской краской и переплетным клеем, но главенствовал надо всем слабый аромат табака, наполнявший сердце такой же радостью, какую ощущает путник, увидев под чужим небом, хлопающий и вьющийся на ветру британский флаг – символ свободы! В углу, заваленное книгами, стояло пианино.

Я радостно вскрикнул при виде его.

– Хотите побренчать? – поинтересовался мой новый друг так, как будто это было самым естественным желанием в мире.

Его взгляд отвлеченно блуждал в противоположном углу, где из-под горы книг и бумаги выглядывал угол письменного стола.

– Вы позволите? – с сомнением спросил я. – Дома мне разрешают играть только ужасные гаммы.

– Что ж, здесь можете бренчать в свое удовольствие, – ответил хозяин дома.

Потом он что-то рассеянно забормотал на латыни и будто машинально побрел к притягивавшему его письменному столу. Через десять секунд он был уже вне досягаемости: одну огромную книгу он раскрыл на коленях, другую поставил на стол прямо перед собой и целиком погрузился в работу. Я с тем же успехом мог колотить по клавишам в Беотии, а не в той же комнате, разницы бы он не заметил. Поэтому я с легким сердцем предался этому приятному занятию.