Золотой жук

Я не берусь описать различные чувства, волновавшие меня при этом зрелище, но скажу только, что удивление преобладало над другими. Волнение истощило Леграна; он едва мог выговорить несколько слов. Что ж касается до Юпитера, то его лицо покрылось, на несколько минут, смертною бледностью, и я от роду не видал у негра такого бледного лица. Он был поражен; но когда пришел в себя, то стал на колени и до локтей погрузил в золото свои голые руки; казалось, он вполне наслаждался этим фантастическим купаньем. Наконец он сказал про себя с глубоким вздохом:

– И все это от золотого жука! Прекрасный золотой жучок! Бедный золотой жучок! Как дурно я с ним обращался! И тебе не стыдно, негр? отвечай!

Наконец, я объяснил и господину, и слуге необходимость перенести сокровище. Было уже поздно; надобно было, не теряя времени, до рассвета перенести все в дом Леграна. Мы не знали, за что приняться и долго рассуждали, потому что наши мысли были в ужасном беспорядке. Наконец, мы решились вынуть из сундука две трети того, что в нем заключалось, и тогда только (и то не без труда) мы могли вытащить его из ямы. Вынутые вещи мы положили под хворост и оставили под присмотром собаки, которой Юпитер дал строгий наказ не трогаться с места до нашего возвращения и не лаять ни под каким предлогом. Тогда мы понесли сундук домой со всевозможною скоростью, и, наконец, пришли туда, ужасно усталые, в час утра. Так как мы были очень утомлены, то на первый раз ничего больше не могли сделать. Мы отдыхали до двух часов. В два часа поужинали; после того, пошли опять в горы с тремя добрыми мешками, которые, по счастью, нашлись у Леграна. Пришедши к дереву несколько раньше четырех часов, мы разделили почти поровну остатки богатства, и не зарыв выкопанных ям, опять пошли домой, где и сложили сокровище в то самое время, когда первые лучи солнца показались на востоке над верхушками дерев.

Наши силы совершенно истощились; но волнение лишало нас сна. После четырехчасовой беспокойной дремоты, мы встали, как бы условясь заранее, чтоб рассмотреть все хорошенько.

Сундук был полон, и мы целый день и часть следующей ночи провели в осмотре клада. Все было в нем положено в совершенном беспорядке. Разобрав вещи, мы нашли себя еще богаче, чем предполагали. У нас было 450 000 долларов (около 600 000 рублей серебром), по самой точной оценке. Не было ни одной монеты серебряной; все золото: золотые старинные монеты различного происхождения: французские, испанские, немецкие, несколько английских гиней, и небольшое число жетонов, каких мы никогда не видывали. Было также несколько больших медалей, очень тяжелых и до того стертых, что мы не могли разобрать надписей. Американских монет не было. Было 110 больших алмазов, и некоторые замечательной величины; 18 рубинов с необыкновенным блеском; 310 превосходных изумрудов; 21 сапфир и один опал. Все эти камни были вынуты из оправы и брошены потом в сундук; оправа же была разломана или сплющена ударами молотка, как бы для того, чтоб ее нельзя было узнать. Кроме драгоценных камней, было много золотых вещей: около 200 перстней и серег очень тяжелых; 30 богатых цепей; 83 больших распятий; две люстры высокой цены; огромная чаша; две резные рукояти шпаги превосходной работы, и много других вещей, которых я теперь не припомню. Все они весили гораздо более 350 фунтов. Здесь я не считаю 197 золотых часов, из которых трое стоили, по крайней мере, по 500 долларов (около 665 рублей серебром). Большею частью это было старинные часы, вовсе негодные к употреблению (потому что они были испорчены долгим пребыванием в сыром месте); но их золотые доски, осыпанные драгоценными камнями, имели большую ценность. Мы сначала оценили все, что находилось в сундуке, в полтора миллиона долларов (около 2 000 000 рублей серебром); но после увидели, что все это стоило гораздо более.

Когда мы кончили осмотр, и волнение, произведенное в нас таким необыкновенным случаем, поутихло, то Легран, видевший мое нетерпеливое желание разгадать эту удивительную загадку, передал мне подробно все обстоятельства.

– Вы помните, – сказал он мне, – тот вечер, когда я нарисовал жука. Вы не забыли также, как я имел глупость оскорбиться вашим замечанием, что мой рисунок похож на мертвую голову. Сначала я думал, что вы шутите; но, вспомнив про пятна особенной формы, бывшие на спине насекомого, я согласился, что ваше замечание отчасти справедливо. Но вы стояли на своем, и я обиделся вашим дурным мнением о моем искусстве в рисовании, потому что считал себя довольно хорошим живописцем. Когда вы отдали мне листок пергамента, на котором я нарисовал жука, я был готов смять его и кинуть в огонь.

– Листок бумаги, хотите вы сказать? – заметил я.