Золотые анклавы

Не было ни плеска, ни распада гниющей плоти: сверхэффективный чреворот Офелии не нуждался в том, чтобы удерживать массу тел, у него и своя оболочка была неплохая. Но все-таки я почувствовала, как они ушли – словно раздался мощный общий вздох. И вместе с ними ушла мана. Мана, извлеченная из множества людей и до сих пор поддерживавшая анклавы по всему миру, и саму школу, и жизнь одного парня. Вся она вытекла, и тело Ориона содрогнулось у меня в руках, как палуба корабля в шторм, ну или как волна под кораблем. Земля тоже задрожала и закачалась, бронзовые двери Шоломанчи ужасно застонали. На помосте раздались крики и вопли: трещины, которые залатала Руфь, начали расползаться снова, шире прежнего. Сверху сыпались камни; пещера, соединенная с Шоломанчей, сама наполовину сползла в пустоту и не пережила бы крушения школы.

Орион почти выскользнул у меня из рук, я будто цеплялась за нечто нематериальное, еще одно магическое чудо, выстроенное в пустоте. Но я не отпускала. Я удерживала Ориона, Шоломанчу, колеблющиеся над бездной далекие анклавы, которых даже не видела, – удерживала все волшебные сады в мире, опирающиеся на крошечную точку в пустоте, где находился чреворот.

– Ты уже мертв, – сказала я. – Но я прошу тебя – останься. Останься с нами и защищай всех магически одаренных детей на свете.

Три заклинания я соединила в одно – ужасную, убийственную правду, которую нужно было сказать чревороту, страстное желание создать золотое убежище и прекрасную ложь, на которой покоилась Шоломанча. И в это заклинание я влила всю ману, которую дал мне Шаньфэн, – ману, которую скопили, чтобы выстроить школу для спасения детей. Труд, который пытался взять на себя Орион.

Я повторила санскритское заклинание из книги сутр, которое просто означало «останься», потом Лю сказала то же самое по-китайски, как в Пекине, и Аадхья в третий раз произнесла вместе со мной по-английски «останься и будь убежищем». Я чувствовала, как по мне пробегают все новые разряды. Миранда, Антонио, Эман, Катерина присоединились к нашей цепочке, встав позади Хамиса, а потом нас вдруг встряхнуло, как от удара молнии: за ними встал Ли Шаньфэн.

Я ахнула от прилива силы и повторила: «Останься», хотя уже не слышала собственного голоса – к нам присоединялись новые руки и новые голоса, весь шанхайский лагерь, и сила вливалась по цепочке в меня, а затем сквозь шум послышался голос Лизель:

– Не надо в одну очередь! Подойдите ближе и разойдитесь веером!

Она пробралась через толпу и положила руку мне на спину, став первой в новой цепочке. Рядом с ней был Элфи, он тоже потянулся ко мне; за свободную руку его держала Сара. За спиной у Элфи встал его отец. Маги из обоих лагерей теперь толпились вокруг, и все хором говорили «Останься», громче и громче, а Шоломанча и Орион оба содрогались на своем основании.

Орион становился все тяжелее и тяжелее, словно я пыталась удержать его вместе с целой школой, со всеми прочими анклавами, которые на него взвалили, в мощном потоке краденой маны, который стремился прочь. Однако те, кто стоял позади меня, тоже пытались удержать Ориона и школу – и наконец подошли Офелия и Балтазар. Но они не встали в цепочку – они направились прямо ко мне и положили руки на плечи Ориону, рядом с моими.

И тогда Аадхья, моя милая Аади, первой бросившаяся ко мне, стиснула зубы и тоже коснулась Ориона; следом и другие начали за него цепляться, равномерно распределяя тяжесть и вливая ману. Мы все держались за Ориона и повторяли раз за разом «Останься» на всех языках мира, и из вырезанных в полу надписей у нас под ногами лился золотой свет, соединяя слова в единое целое, и скоро он заполнил пещеру, теплый, полный надежды, и Орион подался вперед – как человек, который только что обрел опору под ногами. Он ахнул, потянулся ко мне, коснулся руками моего лица и произнес хриплым, срывающимся голосом:

– Я останусь, Эль, я останусь. – И поцеловал меня сквозь слезы.

Глава 17 Шоломанча

Таксист высадил нас с мамой у ворот в конце переулка, и как только мы вышли, с деревьев сорвалось облако зеленых птичек. Мы подождали, пока такси уедет, а потом открыли калитку и вместе вошли во двор. Шел мелкий дождь, но мы не стали открывать зонтики – морось и прохладный ветерок приятно холодили кожу в жару. Мы не торопились. Мама все больше притихала по мере того, как мы шли дальше; в такси она несколько раз закрывала глаза, чтобы помедитировать. Теперь она не останавливалась, однако взяла меня за руку и крепко ее сжала.

Мы не дошли и до полпути, когда моя бабушка побежала по дорожке нам навстречу, как будто лежала в засаде, не сводя глаз с дороги; возможно, ее предупредили птицы. Она остановилась в нескольких шагах и помедлила, наполовину вытянув руки и глядя на нас влажными, полными сомнения глазами; мама глубоко вдохнула и выдохнула, сознательно отринув страх и боль, выпустила меня и сама шагнула вперед, раскрыв объятия. Ситабаи буквально бросилась к ней.