Золотые долины

Когда появилось такое название, никто, наверное, теперь не знал и не помнил. И почему именно Золотые — тоже. Может, когда-то в ручьях, текущих по дну долин, мыли золото, а может, из-за того, опять же, что камешки на их дне были в основном рыжеватого цвета. Сейчас же Золотыми долины считались из-за их щедрости на грибы и ягоды. Вдоль ручьев росли смородина и облепиха, чуть дальше — жимолость и голубика, на полянках — земляника, а в тени — под сосняком и листвяком — брусника, черника, маслята, грузди, рыжики, обабки. Безлесые склоны были богаты клубникой. Иногда так богаты, что машина, проезжая по такому склону, оставляла ярко-красные, словно бы кровавые, полосы.

Сейчас, в конце июня, ручей стал узеньким, смирным, но отшлифованные валуны по его краям, наносы сучьев, а то и огромные стволы с содранной корой показывали, что во время таянья снега на вершинах ручей становился могучим и свирепым.

Таких долин здесь было с десяток, но не во все можно проехать на машине, тем более на их старенькой, с низкой посадкой, Филке.

Папа постарался забраться как можно выше, но вот раз, потом другой днище шоркнуло о камни. Мама забеспокоилась:

— Хватит, наверно? Пешком пройдем.

И папа послушно съехал с проселка на первый же пятачок. Заглушил мотор, дернул рычаг багажника.

Илья не очень ловко выбрался наружу — в последнее время ездил хоть и редко, но все на иномарках или на наших, но построенных под иномарки. После них «Жигуль» казался тесным, неудобным. Выпрямился, потянулся, огляделся. В такие минуты чувствовал очень сильное волнение от ожидания необыкновенного, радостного, того, что изменит жизнь семьи. Вот сейчас ступит в тайгу и обнаружит сумку с деньгами — толстые пачки, стянутые бумажными полосками, как в фильмах, или спустится к ручью, а там лежит золотой самородок килограммов на десять... Посмеивался над этими своими мыслями, но подолгу просиживал в интернете и за книгами, стоял у витрин в геологическом музее, чтоб запомнить, как выглядит самородное золото, серебро, платина, и не пропустить, если что.

— Ну, глянем, как оно, — приподнято выдохнул папа; шагнул, нагнулся, сорвал с земли длинный лист на красноватом снизу стебле. Пожевал. — А черемша-то еще ничего, хоть и зацветает. Мы вчера забыли сказать — на три с лишним тысячи ее продали.

— В городе? — уточнил Илья.

— Конечно. Тут-то кто купит.

— И за сколько раз?

— Четыре.

Илья подсчитал в уме, сколько одного бензина затратили на эти поездки: сто километров туда, сто обратно — не очень-то много и остаться должно от этих трех с лишним. Мама, будто угадав его мысли, скороговоркой уточнила:

— Мы не только с черемшой ездили! Редиску возили, батун, заготовки. Маслята маринованные очень хорошо идут. И банками, и на развес.

— Так что не в накладе, — подытожил папа.

4

Жимолость еще не дозрела, а земляника, растущая в стороне от ручья, на пригреваемых солнцем полянках и проплешинах, оказалась спелой и рясной.

Но не бросились ее хватать, походили, оценили количество, посовещались.

— Как считаете, наберем? — с надеждой, но какой-то неопределенной, спросила мама.

— Если упремся — считаю, ведра два сможем. — Папа говорил вроде по-прежнему бодро, хотя не так уже искренне. — Черемши подрежем.

Мама кивнула:

— Редиски еще осталось пучков на десять. Будет с чем ехать.

— Значит — берем. — в этой фразе папы не слышалось утверждения или вопроса.

Оба глянули на Илью, и ему снова захотелось сказать, что надо заканчивать с этими мучительными поисками денег, с его унизительной платной учебой. Вернется сюда, будет работать по хозяйству. Или еще что. Но сказал другое:

— Берем.

Вернулись к машине, попили воды, разобрали ковшики, разошлись по полянкам. Начали.

Ягодок было много, и каждый раз — а в сборе земляники Илья участвовал с детства — казалось, что набрать ковшик дело десяти минут. Но ягодки меленькие, меньше горошины. Дно ковшика все никак не скрывалось, а уже стало давить в спине, большой и указательный пальцы костенели от однообразных движений. Появились слепни, кружили над головой с жужжанием — одни, крупные, угрожающим; мелкие, цветастые, которых мама называла «мухи цеце», как бы извиняющимся, — садились на спину. Левой рукой отгоняешь их, а правой теребишь- теребишь-теребишь кустики, сдергиваешь шарики с чашечки.

Шарики скатываются в углубление ладони, и, когда их набирается пять-семь, ссыпаешь в ковшик, снова теребишь.

Иногда попадается крупненькая — раза в полтора больше обыкновенной — не круглая, а продолговатая.

Радуешься ей, как дорогому подарку; медленно, на корточках, двигаешься дальше, теребя кустики, ожидаешь, что там, дальше, таких продолговатых, будет через одну...

Встаешь, встряхиваешься, подпрыгиваешь, чтоб разогнать кровь в затекших ногах, ловишь слепня, казнишь его, снова присаживаешься, правой рукой теребишь, ссыпаешь, левой помахиваешь над головой, шлепаешь себя по спине, шее, заду.