«Прежде всего, стоит быть честным с ней и с самим собой, — заключил Александр. — Чего хочу я? Конечно, хочу видеть её! Желаю слышать её голос! Я не силён в метафорах и сравнениях, но мне кажется, что уста Гладерики звучат так, словно исправно работающий механизм… Словно как часики, как трель звонка. То, что всегда приятно слушать. Боже мой, неужто до такого ничтожества, до таких пошлых сравнений довёл меня герр Браун? Прости меня, Гладерика. Я ведь даже порядочного письма написать тебе не смогу».
И тотчас же Александр ударил себя по щёкам.
«Неужто ты столь слаб? Напиши, обязательно напиши, — обратился он к самому себе в мыслях. — Пусть даже мои слова останутся без ответа, пусть оно будет написано отвратительно, но таким образом я буду честен как с ней, так и с самим собой… Всё будет хорошо.»
Юноша едва заметно улыбнулся. Стемнело так, что сумерки начали скрывать стволы деревьев, смешивая их с единым густым зловещим фоном. Встав и отряхнувшись, Александр направился в сторону города.
***
— Ты кем себья фозомниль?! — неистовствовал Браун, который напал на Александра с того мгновения, как юноша переступил порог дома и закрыл дверь. — Я требоват извинений!
— Es tut mir leid, Herr Braun, das wird nicht wieder vorkommen21
, — сказал на ломаном немецком Александр. — До сей поры я никогда не покидал столь надолго этого дома. Заверяю вас, что не ставил своей целью ослушаться вас, потому как точных ограничений вы мне не давали.— Не даваль? Ты говоришь, не даваль?! Вам ясно быль дать понять, что виходнихь у вас лишь воскресенье! — настоял Браун. — Ты использоваль его в своихь корыстных целяхь!
— Позвольте…
— И зачем я только приехаль сюда, где северный ветер и непослушный ученикь, — покачал головой инженер. — Об этом будет доклад лично Роман Иванович!
Не в силах что-либо сказать в ответ, Александр опустил голову. Его мысли были далеко-далеко от этого места. Ему нужно было лишь пройти в свою комнату.
— Разрешите идти, Herr Braun, — сказал он. — Я со смирением и с полным осознанием своего плачевного положения готов ко всем последствиям.
— Я рад, что ты понимаешь свой вину. Разрешаю.
Едва затворив за собой дверь в свой кабинет, Александр уселся за заваленный чертежами и формулами письменный стол и достал чистый лист бумаги. Затем, отыскав среди завалов перо и чернильницу, он занёс руку над белоснежным полотном. Кончик словно бы сам стал вырисовывать буквы, которые соединялись в слова, слова — в предложения, а те превращались в абзацы письма. И просидел он вплоть до того, как не была закончена последняя строчка:
«