Золотые кувшинки

Весь зал зашумел. Дантон вздрогнул и пошатнулся.

Он здорово играл, Закстельский! Всё это было совсем как в жизни.

Потом говорил защитник Шемшелевич. Он побледнел и от волнения заикался. Он говорил о заслугах Дантона, о жестокости якобинцев, требовал сострадания.

- Гражданин председатель и граждане судьи! - поднял Шемшелевич свой указательный палец. - Объявляя смертный приговор Дантону, вы вынесете смертный приговор Республике!…

С каждым словом он терял самообладание. Он истерически выкрикивал отдельные слова.

Председатель суда Барков, смущённый, испуганный, подал ему стакан воды. Всё смешалось на сцене, и нельзя было разобрать, где история и где действительность.

Всё это называлось в нашем театральном мире «уничтожением рампы».

- Граждане судьи, я требую свободы для Жоржа Жака Дантона, - совсем тихо сказал Шемшелевич и, обессиленный, сошёл со сцены.

Суд удалился на совещание.

4

Никогда в истории не происходило столь изумительного совещания присяжных заседателей. Судьбу французского депутата Конвента и министра, гражданина Жоржа Жака Дантона из департамента Арси Сюр Об, проживающего в Париже, на улице Кордильеров, должны были решить: гражданин Соломон Розенблюм - бывший подрядчик, ныне производитель работ Комитета государственных сооружений, гражданин Фёдор Сепп - учитель чистописания, пения и немецкого языка, бывший заместитель председателя «Союза русского народа», гражданин Степан Войнович (под псевдонимом «Степан Алый») - поэт и фельетонист, гражданин Аронштам - аптекарь, гражданин Василий Снегирёв - красноармеец, и я - гражданин Александр Штейн, десятник, ученик пятой группы и председатель совучдепа.

Мы сидели в уборной Дантона - Владислава Закстсльского. Зеркала отражали наши фигуры, а на стульях валялись разнообразные парики, пышные бутафорские костюмы и оружие.

Нашего решения ждал весь народ, весь театр.

По сценарию Баркова, заседание присяжных должно было длиться всего только три минуты. Вышло, однако, не так.

- Я предлагаю, - сказал Фёдор Иванович Сепп, избранный старшиной, - вынести оправдательный приговор. Дантон невиновен. Это самая светлая голова Республики! Если бы Дантон остался жив, Республика не погибла бы. Граждане присяжные, мы должны быть гуманными!

Сепп явно вкладывал в слово «гуманизм» другой смысл, чем Фильков.

Я переживал мучительные минуты. Я сомневался в необходимости судить Дантона, жалел его. Всё-таки Закстельский сильно подействовал на меня своей игрой. Может быть, Дантон ошибался, но он был героем. Разве можно его сравнить с Вениамином Лурье или даже с суховатым Кудриным, игравшим Робеспьера!

Соломон Розенблюм поддержал Сеппа. В какой-то мере я понимал, что, оправдывая осуждённого народом и историей Дантона, Розенблюм и Сепп бросают вызов и Филькову, и всем большевикам. Я понимал, что мне (а себя я считал представителем большевиков на этом необычайном совещании), нужно добиться осуждения Дантона.

По я не мог послать этого замечательного человека под нож гильотины.

Вот уже и Степан Алый, из соображений гуманности и из дружеских чувств к Закстельскому, присоединился к Сеппу.

Вот уже и аптекарь Аронштам голосует за оправдание.

Надо спешить. Уже стучат в дверь и напоминают, что это всё-таки театр и зрители ждут.

А неизвестный красноармеец в большой папахе, Василий Снегирёв? Он ещё не высказался. Снегирёв встал, оправил гимнастёрку, пригладил рыжеватые усы.

- Товарищи… - жёстко сказал Снегирёв. - То есть граждане! - поправился он. - Неправильно. Я считаю так: товарищ Фильков доказал ясно - Дантон помогал белому генералу. Значит, не может быть пощады! А что говорил он красно, так это пустяки. Предлагаю: расстрелять Дантона! - И он тяжело сел, решительно махнув рукой.

Сепп что-то шепнул Розенблюму.

Пришла очередь и мне сказать своё слово. Я хотел произнести большую политическую речь, блеснуть своими познаниями из области истории французской революции. Но опять стукнули в дверь. Сепп торопил меня. И я не мог ничего решить. Всё смешалось в моём разгорячённом мозгу. Гуманность. Жестокость. Прекрасная Люсиль Де-мулен. Василий Андреевич Фильков. Вениамин Лурье. Дантон-Закстельский. «Свобода в заговоре против свободы». Слишком тяжёлую ответственность возлагала история на мои плечи. И я не мог убивать Дантона.

- Я… я… воздерживаюсь, - задыхаясь и презирая себя в ту минуту, сказал я.

Красноармеец Снегирёв сокрушённо посмотрел на меня. Я понял, что совершил непростительную ошибку. Но было уже поздно.

Сепп, усмехнувшись, сказал:

- Итак, четыре против одного при одном воздержавшемся. Гражданин Дантон оправдан.

Соломон Розенблюм легонько похлопал. Остальные молчали.

Так через сто двадцать пять лет после осуждения Дан-тона ему опять была возвращена жизнь.