Пустынно, тихо, темно.Большие, длинные тени.Только у тира и у киноВечернее оживленье.Светлой нитью горят фонари,Афиши на белых стенах:«Le petit moinence de Paris»И шестой эпизод «Mandrin'a».Освещён многолюдный бар,Слышны звуки модного танца.Меряют шагами тротуарВ белых шапках американцы.У входа в кино — яркий светКрикливые толпы народа,И шапки русских кадетПод афишей у входа.Всё по-новому хорошоВ этот тёплый февральский вечер.И крики: «Les marrons Chauds!»,И слова незнакомых наречий.Как должно быть всё ярко вокруг,Если здесь метеором промчаться…Я хотела бы сделаться вдругВот этим американцем.
12/ II, 1925
«Так невесело под этим небом…»
Так невесело под этим небом,А слова неискренни и грубы.Не пойму — обидой или гневомПерекошены так нервно губы.Дни мои ещё темнее будут…Впереди — тревоги и потери…Оттого, что надо верить в чудо…Оттого, что я в него не верю.
16/ II, 1925
«Я давно увидела убожество…»
Я давно увидела убожествоЭтой жалкой маленькой души.Я давно поверила в ничтожествоГрустных слов, придуманных в тиши.Над прозрачной белою страницеюПусть блуждает ещё много разТихий взгляд за длинными ресницамиНикогда не заблестевших глаз.Всё равно — изломанная, странная —Под дрожащий, нервный ход минут,Я одна такая бесталанная,Даже в бездне мрака, даже тут.
18/ II, 1925
Собаки
1. Чарли
Придёт и станет у дверей,Мохнатой лапою скребётся,И шерстью рыжею своейБлестит под африканским солнцем.А взгляд, как будто полный слёз,Печально-жалобный и горький.Он самый старый, верный пёсСфаятской удалой пятёрки.Теперь он стар, теперь он худ,Но любит суету и драки,Когда, подняв хвосты, бегутВдали арабские собаки.Как изувеченный герой,Шатается с подбитой мордой,Но гордо держит хвост трубойИ лает хрипло, зло и гордо.Когда же к ужину звонят —Он тихо жмётся под ногами,И долго смотрит на меняТакими грустными глазами.
2. Ятька
Большой и чёрный. Рыжий взгляд,Всегда ленивый и спокойный.И имя громкого «Сфаят»Совсем он даже недостоин.Всегда хромает, хвост трубой,И с мутным блеском белых пятен,Он — недоделанный герой —Глупее всех собак в Сфаяте.