Золотые миры

С первых же шагов, по приезде в Париж, Ирина вошла в круг русской молодежи — и в Союзе Молодых Поэтов, и на курсах французского языка в Сорбонне. Вскоре открылся Франко-русский Институт социальных и политических знаний, во главе которого встал П.И.Милюков. Этот институт, где читались лекции, главным образом, на русском языке, открывал для Ирины культурные горизонты, способствовал ее образованию и умственному развитию, являясь как бы продолжением ее среднего образования. В практическом отношении он едва ли что мог ей дать, т. е. подходящей специальности в смысле рабочей профессии, дающей возможность в чужой стране найти прочный материальный базис для существования. Но она любила бывать в институте, слушать русских известных ученых: Милюкова, Вышеславцева, Гурвича и др. Это требовало, конечно, частого посещения Парижа. В связи с этим развертывалась для Ирины обычная студенческая жизнь товарищеских кружков, которая в таком городе, как Париж, имеет особую прелесть. Талантливая, живая, недурная собой, хотя и не красавица, простая и веселая, застенчивая, но не ломучка, Ирина в кружках молодежи оказалась всеми любимым товарищем. «Там, где Кнорринг, там всегда много смеха и веселья», — говорили про нее. Вместо мальчишек-школьников, как в Африке, здесь она очутилась в окружении молодых людей самых разнообразных и по образованию и по воспитанию. Свобода, лекции, заседания кружков и проч., пряная и раздражающая обстановка кафе — после африканской жизни, конечно, Ирину ошеломили, и она завертелась в кругу этих впечатлений. По правде сказать, мне нравилась эта студенческая жизнь, и мне, старому московскому студенту, хотелось, чтобы и Ирина ее испытала. Но условия нашей эмигрантской жизни в этом отношении таили большие опасности. Начались частые посещения после лекций кафе, тех парижских кафе Латинского квартала, которые имеют традиционную известность и действительно привлекательны своей оригинальной, имеющей свою историю, обстановкой, как, например, «Ротонда» и др., в которых так приятно было посидеть за кружкой пива в уютных залах, увешанных картинами различных художников, среди старых посетителей кафе, в тесной компании друзей в вечерние часы, а потом бродить до поздней ночи по расцвеченному огнями Парижу. Конечно, это было приятно, особенно попервоначалу, но требовало значительных физических сил и более-менее здоровых нервов. Я охотно знакомился с ее студенческой компанией, приглашая к нам, в Севр, на нашу виллу, в одной из комнат которой мы ютились. С грустью вспоминаю я эпизоды, служившие поводом для родительских вмешательств и нередко семейных ссор. Приедет, бывало, к нам, в Севр, целая компания студентов; повеселятся, а потом, на ночь глядя, начнут собираться в Париж. Для Ирины эти увлекательные поездки оказывались очень утомительными, и мы с женой начинаем уговаривать отказаться. Молодые ее друзья не всегда бывали склонны поддерживать нас в этом, считая все это родительскими причудами и проч. Нередко это кончалось семейными конфликтами, со слезами и т. д.

Если учебные лекции требовали в большинстве случаев утренних часов (хотя много лекций, в силу эмигрантских условий, читалось по вечерам), то литературная жизнь молодых поэтов имела склонность складываться в богему, с сиденьем в кафе, с курением папирос, легкой выпивкой, с блужданием по ночному Парижу в поисках всевозможных впечатлений и, в результате, иногда, благодаря опозданию на последний поезд, с поздним возвращением домой. В общем, критические мозги Ирины подмечали довольно ясно слабые стороны этой какой-то искусственной, невсамделишной жизни русской литературной молодежи в изгнании, всю эту мелочную, подчас очень нездоровую, литературную шумиху с неизбежными столкновениями самолюбий, тщеславия, зависти и проч. Но вращаться в этом кругу для Ирины было неизбежностью — нужно было всем этим переболеть. В наших же беженских условиях такой распорядок времени требовал больших физических сил и значительного свободного времени, а в этом отношении у нас дело было не так просто.