Золотые миры

В глухой горячке святотатства,
Ломая зданья многих лет, —
Там растоптали в грязь завет
Свободы, равенства и братства.

Но там восстанет человек,

Восстанет он для жизни новой,
И прозвучит толпе калек
Еще несказанное слово.

И он зажжет у алтаря

Огонь дрожащими руками.
И вспыхнет новая заря,
Как не оплеванное знамя.

8. V. 1924

Ирине было 19 лет. Ее захватила с головой текущая жизнь: надо было как-то «устраиваться», определить, что надо делать, найти работу и т. д. Встал вопрос о дальнейшем образовании, а с ним потекли студенческие годы с их заботами и соответствующим времяпрепровождением. Потом она заневестилась, потом вышла замуж, появился ребенок. К этому же времени пришла и болезнь… Со всеми этими заботами Ирине пришлось справляться с трудом в тяжелых условиях эмигрантской жизни.

Поэзия, любовь к стихам и крепнувший талант поддерживали ее дух в эти трудные моменты ее жизни. Литературная среда давала ей все, что требовалось поэту для развития его профессионального мастерства, а появление сборников ее стихов и общее признание ее дарования давали ей утешение и удовлетворение.

Но тут стало обнаруживаться не только у нее одной, но у всех молодых поэтов и писателей ее поколения роковое последствие слишком раннего отрыва от родины. Этот процесс шел медленно, постепенно и незаметно, как скрытая болезнь. Всякому поэту и писателю необходима почва родной страны, с которой он связан своим языком, как живописцу — краски родной природы, чтобы изобразить в задуманной картине идею во всей полноте ее окружения. Старые деятели русского искусства, жившие подолгу за границей, могли творить свои произведения вдали от отечества, потому что они хорошо знали свою родину, но «дети страшных лет России», выехавшие из родины, кто в юности, кто в младенчестве, не могли иметь о ней прочных представлений, тем более о том, что там происходило. Поэтому их словесный материал в этом отношении оказывался нежизненным, бледным, чисто литературным. Еще большая трагедия заключалась в том, что круг их художественных наблюдений и интересов был далек от русского писателя. Оттого и произошло странное на первый взгляд явление: молодым русским писателям, очутившимся за рубежом, крайне затруднительно было писать о России, не зная хорошо всех оттенков того, что там происходило, — им оставалось или писать о русском заграничном быте, который они знали, или писать на иностранные сюжеты, т. е. делаться иностранными писателями, пишущими на русском языке.

Создавалась и другая угроза, особенно для поэтов: они уходили в свою личную, интимную жизнь, в описание своих душевных переживаний, что приводило к замкнутому творчеству, к сокращению их поэтических возможностей. Нечто подобное произошло и с Ириной. Нужно подчеркнуть, что Ирина была «беженкой», а не «эмигранткой», потому что по своему возрасту она не могла серьезно заниматься какой-либо политической деятельностью. Если даже у нее и сложились, под влиянием, главным образом, семьи, какие-либо взгляды на текущие политико-исторические моменты, то никакого действенного значения они иметь не могли в той обстановке, в которой она очутилась в Париже, и она была слишком честна сама с собой, чтобы увлечься в этом направлении какой-либо доступной ей политической игрой. И она стала замыкаться в своем творчестве, в узком кругу своих личных переживаний, куда ее неудержимо тянула сила текущей жизни — «жизни мышья беготня». Этот процесс она замечала, и он ее угнетал. Вот характерное стихотворение.

Должно быть так всегда бывает,
Я лучшей доли не ищу.
Пустая жизнь бесследно тает,
Подобно летнему дождю.

Проходят в будничных заботах

За часом час, за годом — год.
И лишь порой взметнется где-то,
Тревогой сердце захлестнет.

Мир станет узким, скучным, серым,

А там, за тридевять земель —
Какие дикие размеры!
Какая огненная цель!

Но, как мираж, неуловимы,

Тоской манящею полны —
В спокойной жизни — мимо, мимо
Плывут волнующие сны.

И снова день — больной и трудный,

Обвитый множеством забот,
Торжественный, привычный, будний,
Затянет в свой круговорот.

1934