Золотые миры

По французским законам церковному браку должен предшествовать брачный союз, заключенный в мэрии того аррондисмана, где живет жених. Стали наводиться справки, началась борьба с нехваткой денег и проч., наконец, небольшая группа русских из нашего отеля отправилась попросту, не свадебным кортежем, как французы, на площадь Сен-Сюльпис, в мэрию. Я был в качестве свидетеля. Мы оказались номером первым — за нами еще пар десять. Началась длинная процедура расписывания в большой книге, а затем в «Семейной книге» Ирина впервые проставила свою новую фамилию. Потом все брачующиеся проследовали в главный парадный зал, где мэр, с национальной лентой через плечо, после прочтения соответствующих статей узаконения, объявил: «Вы муж и жена», и, — вручив документы, протянул сразу обе руки и пожал молодым руки, и служитель объявил, что «церемония окончена». В коридоре молодые перецеловались, и дома были встречены шампанским.

На другой день, придя на обычный пикюр в госпиталь, Ирина была встречена госпитальным персоналом возгласами: «Слава новобрачным!» Начались поздравления и пожелания, причем усиленно подчеркивалось: «Здравствуйте, мадам!», «До встречи, мадам» и т. д.

Церемония в мэрии не внесла никаких перемен в жизнь молодых. Начались приготовления к церковному браку, и венчание было назначено на 20 января. У молодоженов еще не было комнаты, что было причиной многих волнений, ссор и слез. Наконец, недалеко от нашей улицы, была найдена комната без отопления, в старом отеле, помнящем, вероятно, еще времена революции. По собственному признанию Ирины, ей было страшно уезжать из нашего отеля и «грустно уходить из семьи». Все эти волнения ее совсем измучили, и накануне своей свадьбы она заканчивает свой дневник печальной фразой: «Кажется, самое лучшее — лечь в госпиталь».

Мы с женой старались как-нибудь ознаменовать предстоящую церемонию. Жена шила «подвенечное» платье, не белое, но шелковое (практичнее) и (запись) «хочет купить туфли». Все это в пределах наших беженских возможностей…

20 января, вечером, мы благословили Ирину нашей сфа-ятской иконой — «Радость странным» — и поехали в церковь. Все участники этой брачной церемонии поехали в метро. Этот свадебный кортеж оказался в некотором роде традиционным: мы с женой ехали в Москве венчаться… на конке. В церковной ограде сошлись шаферы: со стороны Ирины — Костя и Обоймаков, а со стороны жениха — Карпов и Андрей (Войцеховский). Карпов и Обоймаков были студенты-коллеги. Карпов принес великолепный букет белых цветов.

Из церкви всей оравой отправились домой в автобусе. По пути в автобус зашел профессор В.Б.Эльяшевич, лекция которого в Институте должна была быть как раз в этот вечер. Профессор, увидев группу своих студентов, улыбался, думая, что все едут на его лекцию. Потом поздравил молодых…

Дома, в нашем номере, было весело — пили вино, пели песни.

Засиделись за полночь. «Сначала ушли гости, — записывает Ирина, — потом я. Это был тяжелый момент — уходить из дому».

ЛЮБОВЬ ПО КНУТУ ГАМСУНУ:

Прошли свадьбы. Наступили будни, и жизнь молодоженов должна была вступить в новую полосу. Ирина как-то странно, фаталистически верила в эту новую жизнь вдвоем; желанную, долгожданную, которая должна была бы внести покой в ее душу, утешить все тревоги, словом, разрешить все поставленные перед нею проблемы ее внутренней жизни, но как-то извне, помимо ее самой. К сожалению, этого не случилось, и это была подлинная трагедия всей ее жизни, всего ее существа. Рушились все надежды привести в ясность ее жизненные цели, осмыслить их и более-менее прочно установить свой быт. Уже в начале февраля, т. е. через несколько дней после свадьбы, она «бывает одинока». «Страшная и опасная мысль для медового месяца!» — прибавляет она в дневнике. А мысли ее опять возвращаются к прежним, печальным думам своих стихов. В это время она и написала стихотворение, которое считала самым лучшим из своих стихов, в которое сама была «влюблена», лучше которого, как ей казалось, она никогда не напишет.