Золотые миры

В низких тучах, нависших уныло,
В нежных думцах веселой любви,
В нарастанье потерянной силы
Мне послышалось слово: живи!

И как крик у разверзнутой бездны,

Как раскаты звериной грозы,
Как бодрящий напев Марсельезы —
Этот бешеный к жизни призыв.

Я теперь поняла: не недели, —

Месяцы потерялись в бреду…
И еще поняла, что дойду
К настоящей, единственной цели.

Что, как прежде, горят маяки

Не обманным и радостным светом,
И за ночью последней тоски
Есть звериная радость рассвета.

7. VI. 1927

В одном из своих прекрасных стихотворений Ирина установила свой выбор словами глубокого чувства.

***

Прости, прости, что за тебя
Я слишком многих принимала.

Анна Ахматова

Ночью слишком натянуты нервы.
Проступают виденья и лица.
Дорогой, отчего ты не первый
В этой смутной, немой веренице?

Слишком много рассказано было,

Много брошено ласки на ветер.
Был ты первый, второй или третий —
Я не знаю. Не помню. Забыла.

Много нежных растратила слов я,

Притворяясь влюбленной и нежной,
Называя печаль неутешной,
Называя влюбленность — любовью.

Отчего же тебя не нашла я

В эти годы тревоги и муки?
Взял бы ты мои слабые руки
И сказал мне: родная…

Ты один, на других не похожий —

Не уйдешь, не отдашь, не обманешь.
Что ж сказать тебе, милому, что же,
Если все уже сказано раньше?

Ты не первый, так будь же последним!

Пусть теперь перестанут мне сниться
Эти — слишком любимые — тени,
Эти — памятью стертые лица.

16. II. 1927

После этого апофеоза любовного чувства я приведу стихи, в которых Ирина, в ее точной изобразительной манере, выразила другую сторону этой муки-любви, в значительной степени определявших причину ее будущих переживаний.

Чуть проступают фонари из тьмы,
Глухие улицы, сдавили стены.
Прохожие. Автобусы. И мы —
Два неврастеника — над черной Сеной.

Я слушала взволнованную речь,

В воротнике лицо пугливо пряча.
И только по дрожанью нервных плеч
Ты угадал, что я бессильно плачу.

В гранит плескала мутная вода.

В ней огонек, как золотые нити.
Направо — бледный камень Нотр-Дам,
Откуда нас благословлял Мыслитель.

Ты побледнел, и постарел ты, — вот

За два часа. Глаза совсем больные.
А у меня кроваво-красный рот
Сломала безобразно истерия.

Стояли мы, не поднимая глаз,

Бессильные и жалкие, как дети.
И уж ничто не разделяло нас —
Двух неврастеников — ничто на свете.

3. III.1927