Золотые миры

Нас было четверо. Спокойно
Мы шли, окутанные мглой.
И забавлялись мы нестройной,
Пустой, весёлой болтовнёй.

Но страшно пробивалась дума

Сквозь звонко-колкие слова.
И ночь молчала так угрюмо,
В огне пылала голова.

Нам всё казалось так ненужно,

И мы средь шумной суеты,
Глухому жребию послушны,
От жизни прятались в мечты.

Один из нас спросил лениво

(Он был старик в семнадцать лет):
«Что дальше в этой жизни лживой?» —
«Смерть и ничто!» — звучал ответ.

Мы были странно-равнодушны,

Глухие тайны затая,
Пытаясь этой ночью душной
Решить загадку бытия.

13/ VIII, 1923

«Я вижу весь мой жребий чёрный…»

Я вижу весь мой жребий чёрный —
Тоске бесслёзной обречённый.

Я вижу всё, что мне дано,

Что мне судьбою суждено.

Всегда одной, всегда ленивой,

Мечтать о том, неисполнимом…

Смотреть на неба тёмный свод

И знать, что синий сон пройдёт…

Не раз упасть на камень твёрдый.

Просить ответные аккорды…

Искать в запаянном кольце

Несуществующую цель…

Томиться, ждать, ловить мгновенья,

И быть всегда, везде последней…

13/ VIII, 1923

«Я помню — мы шли тогда по дороге…»

Я помню — мы шли тогда по дороге,
И тёплый ветер нам слал привет.
Мы говорили о вере, о Боге.
И поняла я, что веры нет.

Мы говорили, что жизнь бесконечна,

Но жизнь не наша, а жизнь земли.
И было страшно пред бездной вечной,
И все желанья меркли вдали.

И мне хотелось сломить упорство,

Сломить иллюзии тяжких оков,
Разбить надежды печалью чёрствой,
Но не было власти, и силы, и слов…

Она шла рядом с улыбкой ясной,

В её лице я искала ответ.
Но поняла: яд тоски напрасной
На нём никогда не оставит след.

И я пьянела какой-то мукой,

Склонившись тихо к её плечу,
И чуть слышно сказала, сжимая руки:
«Довольно! Больше не хочу!»

25/ VIII, 1923

Жалоба («Все дороги исхожены…»)

Все дороги исхожены,
Все рассказы прослушаны,
На кого-то похожие,
Мои сказки разрушены…

Всё такое обычное,

Всё такое понятное,
Эти крыши кирпичные,
Эти стены дощатые.

Эти вечные жалобы

Утомлённого разума…
Ничего не желала бы,
Не искала напрасно бы…

Только сердце старается,

Сказка рано кончается…
Ах, ничто не изменится,
Ничего не меняется!

27/ VIII, 1923

«Я закрыла тихо ставни…»

Я закрыла тихо ставни
И огонь зажгла.
Чуть скрывая страх недавний,
Тихо села у стола.

Вечер был, как сон неясный —

Разве в первый раз?
И печалью безучастной
Трепетал вечерний час.

Где-то пели и молились,

Только — всё равно.
Тихо звуки доносились
Мне в раскрытое окно.

Бьенье сердца стало чаще,

Билась кровь сильней!
Только вспомню — снова плачу,
Тяжело и горько мне.

Для чего так зло и больно

Оборвалась нить?
Разве этот стон невольный
Можно смехом заглушить?

27/ VIII, 1923