Золотые ворота. Черное солнце

Трудно представить большую растерянность, чем та, какая отразилась на лицах студенческих вожаков. Даже Кушниренко не ждал обвинения Олеся в стольких смертных грехах.

— Вот, значит, какая характеристика Химчука в этой анонимке, — усталым голосом закончил декан. — Тон ее явно провокационный, но все же ее надо проверить. Конечно, подойти тут надо осторожно и очень чутко. Ваши предложения?

С места вскочила Галина Кондратенко. На лице — густой румянец, глаза затуманены слезами.

— Да что проверять? Это же — злостная клевета! Я не верю ни единому слову… Олесь не такой, это каждый может подтвердить. Правда же? Иван? Андрей? Ну, скажите!

Кушниренко не спешил с выводами. Ливинский тоже молчал. Сидел, упершись локтями в колени, с низко опущенной головой, точно стыдился смотреть товарищам в глаза.

— Да, я рад бы не поверить, — наконец выжал он из себя, — но против фактов ничего не поделаешь. Я припомнил: Олесь действительно водит дружбу с подозрительными типами. Я сам тому свидетель… Это было в последний день прошлой экзаменационной сессии. Мы с Химчуком поехали на вокзал за билетами, и там он встретил какого-то странного человека. Я точно помню: звали его Максимом. Он и вправду жил у Химчуков… Просто и не знаю, что теперь думать про Олеся.

— А на кой бес нам тут головы ломать! — сорвался, как вихрь, со стула Михаил Темный и закричал: — Нужно передать анонимку куда следует, и пусть там разбираются.

Иван почувствовал, что настало его время вмешаться в разговор.

— Я думаю, передать дело куда следует мы всегда успеем, — начал он рассудительно и спокойно. — Но будь я следователем, я бы непременно притянул к ответственности и тех, кто два с половиной года позволял водить себя за нос. Это большой позор для всех нас, товарищи. Нет, нам надо самим во всем разобраться и, как советует анонимный пролетарий, с корнями вырвать зло. Недаром же письмо адресовано именно нам. Наша комсомольская организация имеет силы…

— Организация — не нянька! — оборвал его вечно подозрительный ко всему Темный.

— Иван дело говорит! Помолчи, Михайло!

— Товарищи, я созвал вас не для дискуссий, — вмешался в спор декан. — Мы должны разумно, без лишней шумихи подойти к проверке этого письма. Помните, речь идет о нашем товарище.

Опустилась голова у Галины. Не узнать и Андрея. Всегда веселые его глаза погасли, лицо помрачнело, будто у него начиналось серьезное заболевание. Все сидели, как на похоронах.

Снова поднялся Иван. Голос у него глухой, скорбный:

— Горячиться мы действительно не имеем права. Это, так сказать, моральное испытание для нас. По-моему, сделать надо так… — И как он ни пытался напустить на себя печаль, выражение его лица было как у охотника, который загнал свою добычу в тупик и теперь, не торопясь, раздумывал, как ее лучше прикончить. — Пока в наших руках не будет весомых доказательств, мы не сможем ни утверждать, что Химчук затаенный враг, ни опровергнуть это утверждение. В письме пролетария говорится о каких-то фальшивых паспортах. Вот и давайте проверим, лежат ли они в той энциклопедии. Если это подтвердится, тогда и разговор будет короткий…

Сам же тем временем думал: «Будут паспорта найдены или нет, но Химчуку теперь нелегко будет выбраться из передряги. Студенты помилуют, власти заинтересуются. Уж я непременно позабочусь, чтобы они обо всем этом узнали!»

«Любопытно, а кто из посторонних мог знать, в какой книге и на какой полке спрятаны фальшивые паспорта?» — не слушая Ивана, спросил самого себя Андрей. Не мог постичь он того, чтобы Олесь, даже будучи преступником, держал такие компрометирующие документы у всех на виду. — Неужели для них не нашлось бы места понадежнее? А что, если все тут подтасовано?..»

Предложение Кушниренко было принято. Все члены бюро гурьбой отправились на Соломенку. Вернулись, когда заканчивалась последняя пара. Как только прозвенел звонок, вошли в аудиторию, и Кушниренко объявил:

— Сейчас состоится заседание бюро с курсовым активом, Химчук, ты тоже останься, пожалуйста…

X

В предвечерней тишине гулко грохнула дверь студенческой аудитории.

Олесь во весь опор кинулся по коридору к выходу. Быстрее, быстрее на улицу! Подальше от этой гнетущей тишины, от которой, кажется, даже стены стонут. Он бежал, ничего не видя перед собой. Но можно ли убежать от собственной памяти? В ней все время всплывали беспощадные в своей прямоте вопросы однокурсников:

— Ты все рассказал о себе, Химчук? Ничего не скрыл?

— А что я должен скрывать? — слышится Олесю собственный голос.

— Тогда скажи: как ты начинал свой жизненный путь? Кто были твои первые учителя? Кем тебе приходится Тарганов?..

Даже здесь, на улице, Олесь ощущает, как у него перехватывает от волнения дыхание, словно он должен вот-вот прыгнуть в ледяную воду.

— Какой Тарганов? Вы о ком?

— О ком же, как не о Бендюге, или как там его? Когда ты в последний раз с ним встречался?

Точно на спасательный круг, бросает Олесь умоляющий взгляд на Андрея, но тот опускает глаза.

— Недавно…

— И чем же вы занимались? Жил он в твоем доме?