Золушка Forewer

Он умудряется в любом отчестве проглотить первый слог, но делает это настолько естественно и виртуозно, что сердиться на него нет никакой возможности. Иногда мне кажется, что он немного косит под Малечкина — хочет стать вторым человеком в театре…

— Ну, можно сказать, что и вечер.

Я намекаю, что настроен сегодня примиренчески, и опасаться меня не стоит.

— Я слушаю вас.

— Вот что, дорогой. Эту неделю прогоны делаешь вместо меня. Я должен… Я должен уехать. Неделю меня не будет.

Кажется, я придумал достаточно весомый аргумент. И тут же подумал: а почему бы и нет? Тем более, что есть повод. Конечно, раньше я бы искал повод открутиться от этой поездки. А если бы и поехал, то не более, чем на два дня. А теперь недельная пауза самое то, что мне нужно.

Почему недельная? Когда у меня какие-то серьезные неприятности, я от них отхожу два дня. Ровно. И напиваюсь, но не так сильно. Бутылочку разопью и хватит. Да, знаю, знаю, привычка пить в одиночестве — очень вредная. Но нет у меня того собутыльника, с которым можно было бы безопасно расслабиться. А, может быть, оно и к лучшему, что его нет. А вот такие стрессы — надо собираться с силами ровно неделю. Я говорил, что такого рода стрессы были у меня не слишком часто (и слава Богу). Но от каждого отходил неделю. Не пил, нет. А переключался. Меня лечит дорога. Лучше любого лекаря. Говорят, смерть еще лучший лекарь, но я это проверять не собираюсь. Пока что.

Приняв спонтанное решение, я уже знал, что оно будет лучшим в данной ситуации. Если буду что-то выдумывать, то точно ничего не получиться путного. Такие мои спонтанные решения, чаще всего и оказываются самыми верными. Говорят, испытал облегчение. Так вот, как только я придумал, что уезжаю на неделю, с меня точно гора свалилась. И какая она была тяжелой, эта самая гора! Я чувствовал, как лямки того мешка, в который я эту гору засунул, просто сдавили плечи. И сдавили так, что только теперь, когда не стало ни этой горы, ни этого мешка, ни этих трижды клятых лямок, я смог задышать полной грудью.

— А что с репетицией премьеры? — растревоженный голос Димочки мгновенно возвращает меня к реальности.

— Пока никаких действий. Сосредоточься на очередных прогонах. Пусть не расслабляются. Понял?

— Принято, Пал Лексеич.

— Ну и ладненько.

Я чувствовал, что Димочка что-то хочет спросить, да никак не решается. И хорошо, что не решается. Хорошо иногда быть начальником. И подчиненные стесняются задать неудобные вопросы, и с отдыхом можешь решать сам по себе, так, как тебе надо.

И тут я вспоминаю, что не такой уж я и начальник. И что есть такой Павел Константинович, и что существовать моему театру пол года, и то при самых удачных раскладах.

И при таких мыслях тут же захотелось срочно выпить. И выпить крепко. Но я уже это делал. А я два действия одинаковых подряд не совершаю. Старый режиссерский трюк. Поэтому я могу напиться, и крепко напиться, а вот в запой еще ни разу не сваливался. Бог миловал.

Да, вы заметили, что я часто говорю это слово «Бог». Говорят же, не упоминай всуе имени Господа твоего…

У меня с Богом сложные отношения. Я ведь не верую, я знаю, что он есть. Это большая разница — верить и знать. И мне кажется, что Он требует не трезвости знания, а всепоглощающего тумана веры. А я вот Знаю, что Он есть. И в этом знании и сила моя, и слабость. Потому что вера — это спасение. А знание — это скорбь. Я не посещаю церковь. Она противоречит моим знаниям. Я твердо знаю, что Он жаждет иного. А требует Веру. Вот такой парадокс получается. Так и не решил я пока что для себя этот парадокс. А поэтому все остается на своих местах.

Теперь осталось набрать Стасика Малечкина. Я набрал номер.

— Станислав Николаевич? (ну вот и готово).

— Да, Паллексееич… Как вашздоровье?

Я чувствую, что Стасик действительно обеспокоен, особенно моим здоровьем. Мы с ним не первый год вместе. И я себе льщу, что он действительно беспокоиться о моем здоровье, как человек интересуется здоровьем другого человека, а не как цепной пес хозяина беспокоится о сохранности хозяйских инвестиций.

— Стасик, я ведь могу тебе довериться, верно?

— КнешнаПалсеич.

Кажется, если так же будет волноваться Стасик, то от предложения останется только первая и последняя буква.

— Я чувствую себя не слишком хорошо. Но это не здоровье. Это другое.

— Я понимаю…

Ошарашенный Стасик впервые четко произнес фразу.

— Я на неделю уеду. У моего дяди юбилей. Семьдесят стукнуло. Надо к нему поехать. Будет очень неудобно, если не приеду.

— Кнешна, пнимаю.

— Я обещал Павлу Константиновичу подумать по поводу передачи. Я согласен. Только после того, как приеду.

— Кнешна, кнешна…

— Да, мы говорили о мерах по строгой экономии. Эту неделю пусть все остается по-старому. Приеду — буду прикручивать гайки. Сам. Ванеев будет вести репетиции. Ему уже звонил. Ну, все. Спасибо тебе, Станислав Николаевич. Всего хорошего.

— Ну что вы, Палсеич, это я вам обязан… Досвиданья.

Ну вот, еще одна гора свалилась с души. Пуская и поменьше, зато не менее тяжелая.

Глава девятая Сборы в не самую дальнюю дорогу