Золушка Forewer

Машенька совершенно разрыдалась, и рыдания ее были финалом истерики, я понимал, что вот-вот и она успокоится… И вот плечи ее перестали дергаться, девушка стала просто тереть кулачками лицо, зашмыгала носом… Еще пару минут и она совершенно успокоилась…

— Послушай меня, Машенька, я только-только захотел спросить тебя, только не знаю, как к этому вопросу подойти… В общем, скажи мне просто и честно: что для тебя важнее: я или карьера театральной актрисы? Ну, скажем так: чтобы ты выбрала — карьеру актрисы, но без меня, или быть моей женой, но без театральной карьеры?

— Знаете, раньше я думала, что главное для меня театр… Я спала — и грезила подмостками. Я знала, что когда-то выйду на них и буду, буду, буду блистать, как настоящая прима… Сейчас я знаю точно, мне нужны вы, и если мне придется отказаться от театра, что же… Откажусь…

— Ты твердо это решила?

— Твердо…

— Так вот, Машенька, мой театр на грани краха. От нас отвернулись спонсоры — и не потому что мы плохой театр, а потому что времена паршивенькие. Вот и результат — премьера спектакля и мне нужно, нет, мне смертельно необходимо, чтобы зритель пошел на спектакль. И не просто пошел, а повалил! А чтобы так получилось нужен скандал — в нужном месте и в нужное время… Информацию про наши с тобой отношения репортерам подкинул я сам… Понимаешь, я все равно решил предложить тебе руку и сердце… ну, прости, это немного старомодно, в общем, оставайся у меня навсегда. Я это… хотел сказать… так что ничего страшного, если эти пороются в наших отношениях, все равно ничего, кроме правды, что я тебя люблю, они не нароют… Это ничего, такое только разогревает публику, а вот про Виталия…

— Нет, нет, я понимаю, не важно… мне было очень, очень сложно, понимаете… отец в нашей семье был табу — мы про него с мамой никогда не говорили… а я его очень любила. Когда мама поняла, что отец семью не оставит, она еще какое-то время встречалась с отцом, а потом… потом появился дядя Слава… Он стал пить, особенно после того, как родился брат-инвалид. Славик оставил нас с мамой очень быстро. Мама обозлилась. И винила во всем отца. А я считала, что отец — самый-самый лучший… я была уверена в этом! И сейчас все это будут смаковать… я же не знаю, что мне делать… я…

— Послушай, Машенька, профессия актера — профессия публичная, а ты связала судьбу с театральным режиссером. Чтобы ты ни выбрала в дальнейшем: театр или меня, привыкай к тому, что найдется человек, который захочет покопаться в твоем прошлом. И к этому надо привыкнуть. Такова наша жизнь…

— И что мне делать?

— Во-первых, надо успокоиться. Совершенно успокоиться. Во-вторых, поговори с мамой, ее тоже начнут искать досужие журналюги, в третьих, когда тебя обсядут вопросами — иди сквозь них с гордо поднятой головой. Не огрызайся, не отвечай, не разговаривай с желтой прессой. Пока ты актриса театра — по контракту все твои интервью должны быть согласованы с руководством театра, это чтобы ты не наговорила ничего лишнего.

Машенька шмыгнула носом, потерла глаза кулачком, еще раз уткнулась мне в плечо головкой, после чего обхватила руками шею и крепко прижалась ко мне всем телом, требуя, чтобы я ее успокоил, требуя не словами, нет, а тем универсальным языком, который называют языком любви.

Глава сорок четвертая Премьерный день

Когда-то, много-много лет назад, еще за царя-батюшки, в моем родном городке был организован любительский театр. И взялись актеры-любители за постановку пьесы Гоголя «Ревизор». Жена городничего театру покровительствовала. Более того, она уговорила мужа (пьесу Гоголя не читавшего), дать для труппы настоящие мундиры городничего и городских чиновников. Сказано — сделано. Актеры получили костюмы, а в день премьеры весь чиновный люд, во главе с городничим присутствовал на премьере. Когда пьеса пошла, возмущению чиновников предела не было — они полезли на сцену, чтобы прекратить этакое безобразие. Публика стала бросать в них яблоками, в общем, было весело. Естественно, «Ревизора» немедленно запретили. Но история на этом не закончилась. Горожане стали собирать на памятник Гоголю. Собирали деньги втайне, так же втайне заказали бронзовый бюст писателя и ночью установили его, так, что глаза Гоголя смотрели на балкон дома городничего… Утром городничий проснулся…

К чему я это рассказываю? К тому, что просто скандала, даже на сексуальной почве, этого для настоящей популярности пьесы маловато… Да, это вызовет интерес, даже ажиотаж, но интерес, который быстро пропадет. А нужно что-то такое, что сделает интерес к этой пьесе долгим, достаточно долгим, чтобы она держалась на сцене и чтобы постоянно был аншлаг…

Вы понимаете мою мысль? Ну, приблизительно понимаете… А еще раньше такую проблему решали при постановке пьесы «Принцесса Турандот». Можете сказать, что я пошел по избитому пути, может быть, а что мне еще оставалось делать?