Золушка и Мафиози

Они отправили на пенсию крылатого парня, который защищал меня много лет назад, и забыли поставить на его место другого. Вот и все. Другого объяснения нет.

Я откидываю назад распущенные волосы и оборачиваюсь. Плохая идея, понимаю я, глядя на пустой бак. Глаза закрываются, и в голове возникают образы меня и Тициано, прижавшихся друг к другу. Я вздыхаю.

Ад, ад, ад!

Я разом выдыхаю весь воздух из легких, и тишину прорезает звук поднимающегося старого лифта. Ладно, Рафаэла, это не так уж и сложно. Просто скажи: я была идиоткой и влюбилась в тебя, и что мы будем с этим делать?

И честно? Я должна винить его. Да, если у Тициано хватает наглости говорить глупости, я должна втереть ему в лицо, что мужчины, которые не пытаются завоевать сердце женщины, не убивают ради нее людей, не покупают дома и мотоциклы, и уж тем более не говорят, как им нравится делать ее счастливой.

Я фыркаю, и дверь лифта открывается за моей спиной. Я начинаю считать до трех, твердо решив признаться в своих чувствах на счет три, как только повернусь и выстрелю в него, словно на дуэли на Диком Западе, потому что так будет проще.

Однако, когда я дохожу до двух, воздух прорезает вздох, и я оборачиваюсь, мой рот уже открыт, полная решимости заговорить, пока он не пошутил или не соблазнил меня, и я снова сдамся.

Однако кто бы ни был на другом конце комнаты, это не Тициано.

— Так, так, так… Кто у нас тут?

71

РАФАЭЛА КАТАНЕО

У меня перехватывает дыхание, когда двое потрепанных раненых мужчин смотрят на меня. На губах мужчины слева от меня появляется жестокая улыбка, и, хотя страх бурлит у меня в животе, я заставляю себя ничего не выдать.

— Маленькая шлюшка младшего босса, — говорит он тоном, от которого заскрежетал каждый оголенный нерв. — Я помню тебя, ты помогала ему, когда он пытал моего брата.

Я не помню никого из них конкретно, но я помню, как Тициано заставлял одного человека смотреть, как он пытает другого, на одном из сеансов, где я ему помогала.

Комната словно уменьшается, воздух становится плотнее, но я сохраняю ясность ума. Уроки моего мужа звучат в моей голове как мантра.

— Ох, черт! — говорит второй мужчина и смеется. — Я повеселюсь с тобой… Этот ублюдок так или иначе убьет меня.

Я сглатываю, не сводя с них глаз, а в голове прокручиваются сценарии. Я вспоминаю каждое движение, которому меня научил Тициано, каждую точку давления, каждую технику дыхания, чтобы сохранить спокойствие.

— Ты не выглядишь испуганной, — говорит второй мужчина, еще один резкий смех наполняет пространство своими мрачными намерениями.

— А стоило бы, — продолжает первый мужчина, делая шаг ко мне. — Ты не знаешь, что тебя ждет.

Он ошибается.

Я знаю.

Я знаю, что страх делает с человеком, как он может парализовать и стоить всего. Я больше не та хрупкая девушка, которая дрожала и трепетала перед любой опасностью.

Я наклоняю голову, наблюдая за их приближением, и фраза Тициано, как никакая другая, звучит в моей голове: "Лучшее оружие против агрессора, который больше тебя, — его высокомерие. Он будет считать, что ты хрупка, что ты жертва".

Я опускаю плечи и вытираю холодный пот, покрывший мое лицо, проводя фальшиво дрожащей рукой по лицу. Их улыбки растут. Они идут вперед, и я сдерживаю себя.

Часы, проведенные в зале, и уроки, спрятанные в уютных объятиях Тициано, проникают в мои конечности почти как броня. Я не собираюсь умирать сегодня. Я отказываюсь быть жертвой обстоятельств. Я уже бывала в этом месте и не собираюсь туда возвращаться. Сердце забилось еще быстрее, но дыхание осталось ровным, мышцы — наготове.

Когда наступает момент атаки, мои руки тверды, а разум ясен.

С той же грацией, которую я столько раз видела в Тициано, я скольжу по комнате.

Первый из мужчин неосторожно бросается на меня, и я понимаю, что должна сделать все возможное, чтобы избавиться от него одним ударом, потому что, как только второй поймет, что я беззащитна, все станет гораздо сложнее.

Я сохраняю осанку и делаю шаг назад с каждым его шагом, все ближе и ближе подбираясь к пульту управления. Оружия в моем распоряжении нет, так что придется обойтись грубой железной поверхностью.

— Бегство тебе не поможет, маленькая сучка. Куда ты собралась? — Усмехается он, его левая нога с трудом волочится по полу.

Точно. Он хромает.

Я выдыхаю через рот и, когда моя задница ударяется о стол, понимаю, что следующие несколько секунд будут моим единственным шансом. Он вытягивает руки, чтобы поймать меня в ловушку, когда до него остается меньше метра, и я кручусь на месте, направляясь к краю стола.

Воспоминания о тренировках с Тициано становятся якорем, серией хореографических движений, которые танцуют в моей голове.