Золушка и Мафиози

И хотя я не издал ни звука, открывая дверь, только ее лицо повернулось ко мне, ее внимание было полностью захвачено моим присутствием.

Слегка покрасневший кончик ее носа заставляет меня наклонить голову в сторону и, прислонившись к дверной раме, посмотреть на женщину, сидящую в центре комнаты в окружении книг в кожаных переплетах.

Спустя месяцы после того, как она полностью перечеркнула мое существование, я все еще удивляюсь, как такое возможно. До Габриэллы моей жизнью всегда управлял груз лидерства и войны. И хотя я знал, что моему отцу каким-то образом удалось совместить этот груз с тем, чтобы быть хорошим отцом и хорошим мужем, я все еще не мог понять, как он это сделал.

Его слова, сказанные некоторое время назад, до сих пор снова и снова возвращаются ко мне. Он сказал мне, что семья — это, по сути, вопрос веры. Веры в то, что для этих людей стоит быть своей лучшей версией, чтобы вдохновить их быть лучшими версиями самих себя.

Я продолжаю думать об этом каждый раз, когда смотрю в темные, покорные глаза своей жены, потому что с каждым разом слова Франческо Катанео звучат все более далекими от моей реальности. Я не хочу быть лучшим мужчиной для Габриэллы, нет. Я хочу быть худшим, я хочу ее с такой силой и глубиной, которую не может вынести ни один хороший мужчина. Я хочу подчинить ее своей воле, хочу, чтобы она принадлежала мне душой и телом каждую секунду каждой минуты каждого часа каждого дня. Я хочу ее полной капитуляции и хочу упиваться ее удовольствием от капитуляции.

Мне нужно от нее все: ее улыбки, ее слезы, ее вздохи, взгляды, мысли, желания и страхи — мне нужно все. Сколько бы Габриэлла ни питала этот мой голод, он продолжает расти с угрожающей силой.

Я хочу обладать своей женой, и чем больше я беру от ее красоты, тем больше хочу взять.

Мои глаза сужаются.

Возможно, в конце концов, это даже вопрос веры, потому что в какой-то момент между тем моментом, когда я завладел Габриэлой, на тротуаре аэропорта в Бразилии, и сегодняшним, поглощение ее стало даже своего рода религией, которой я предан больше, чем когда-либо был предан всему святому.

Габриэлла откладывает книгу, и выражение ее лица, а также явные следы недавних слез на нем заставляют меня придвинуться к ней. Сегодня она не выходила из дома, и я не сомневаюсь, что сюда никто не заходил, так что она не может пострадать.

Как только я останавливаюсь перед ней, Габриэлла встает и обхватывает меня за шею. Я запускаю пальцы в ее волосы и погружаюсь носом в ее шею, втягивая теплый аромат и хрюкая от удовлетворения, которое мгновенно заполняет мое тело.

— Что случилось? — Спрашиваю я, и в моем тоне нет мягкости. Она медлит с ответом, и я сжимаю зубы, чувствуя, как необходимость решить проблему, которая ее беспокоит, разъедает мой желудок по краям. — Габриэлла, — предупреждаю я, когда она умолкает.

— Я обещала, что не буду впутывать тебя в это, — тихо признается она, и я сжимаю горло.

Я целую ее лоб, кончик носа и щеки, а она ищет мой рот. Габриэлла нежно касается наших губ, но этого достаточно, чтобы я притянул ее еще ближе к себе, полностью ликвидировав оставшееся между нами пространство.

Поцелуй нельзя назвать нежным. Это столкновение слившихся воедино реальностей — моей потребности в ней и ее принятия меня.

Мой язык сталкивается с ее языком, и она тут же сдается, подчиняясь моему ритму и позволяя обволакивать себя, массировать, сосать. Вкус Габриэллы распространяется по моему рту, удовлетворяя мою зависимость от нее, наполняя мои вены удовольствием, которое ничто и никогда не давало мне: ни власть, ни насилие, ни даже боль.

— Почему ты плакала? — Спрашиваю я, когда она отстраняется, задыхаясь, и мой тон не оставляет места для сдержанности.

— Я видела Рафу, — объясняет она, не отрывая взгляда от моих глаз, которые уже начали наливаться влагой. Я вытираю слезы, которые собираются в уголках глаз, ненавидя видеть их там. Она снова помолвлена. Я… — Габриэлла закрывает глаза и делает глубокий вдох. — Я знаю, что ничего не поделаешь… Я просто…

— Просто?

— Меня бесит, что ничего нельзя сделать, — признается она, и уголок моего рта слегка приподнимается. Габриэлла бросает на меня искаженный взгляд. — Это не смешно, — ругает она меня, и на этот раз я улыбаюсь по-настоящему.

— Я не говорил, что это так.

— Тогда почему ты смеешься? — Спрашивает она несмотря на то, что полностью закутана в мои объятия.

— Потому что ты все еще хранишь в себе сюрпризы, любовь моя, вот почему. Ты плачешь о своей подруге, потому что она должна отдать себя на волю судьбы, которую ты так счастливо приняла.

— Но я сама это выбрала, — заверяет она решительно. — Я выбрала тебя.

— Иначе и быть не могло, любовь моя. Ты моя.

— Да, — соглашается она, и, несмотря на печаль, все еще проступающую на ее лице, это заявление вызывает гордый блеск в ее глазах. — Обладать и защищать. — Я прижимаюсь губами к ее губам, когда она повторяет мою клятву. — Но Рафа хотела выбирать, и я хотела, чтобы она могла выбирать.