Если бы не его высокомерие, Рафаэла не подверглась бы той череде катастроф, в которую превратилась ее жизнь за последние недели. Если бы не его высокомерие, моя куколка не плакала бы. Может быть, в какой-то момент она и заплакала бы от злости на меня, но уж точно не от отчаяния и одиночества, свидетелем которых я стал несколько дней назад.
— Ты просто забываешь, — говорит Витторио сквозь зубы, его голубые глаза холодно сверкают, — что у нас никто не пропал.
— Я уверен, что это можно устроить.
— Тициано, я не могу тебя убить, но могу наказать, — угрожает он.
Он угрожает, а я цокаю языком, закатывая глаза.
— За что?
— Хватит! Терпение имеет свои пределы, а ты уже превысил все мои! — Приказывает он.
Я провожу языком по внутренней стороне губ и киваю головой в знак согласия. Я расправляю плечи и вытягиваю позвоночник, отказываясь от расслабленной позы и кладу ручку на стол.
— Да, Дон.
— Я не собираюсь поощрять твою бесцеремонность. Отныне тебе запрещено вмешиваться в судьбу Рафаэлы. Чезаре уберет за тобой, но это последнее, с чем я буду иметь дело. — В отличие от предыдущей вспышки, эти слова были произнесены низким, резким тоном, обычным тоном дона.
Я несколько минут смотрю на Витторио.
— Что-нибудь еще?
— Я серьезно, Тициано. Если Кармо так сильно хочет выдать замуж свою дочь, я сам найду ей жениха и улажу это дело раз и навсегда.
— Это все?
— Все.
Я встаю и выхожу из комнаты, в коридоре меня поджидает Чезаре.
— Ты уже не в таком хорошем настроении, да? — Поддразнивает он. — Полагаю, ты не можешь быть более убедительным.
— Тебе больше нечем заняться?
— Да, прибраться кое за кем.
— Пока нет…
— Ты все еще ничего не понял, — говорит он перебивая. — Но Тициано… — Он перестает идти и кладет руку мне на грудь, останавливая и меня. Его взгляд ловит мой в молчаливом предупреждении, прежде чем его слова озвучивают его намерения. — До сих пор моя роль заключалась в том, чтобы наблюдать и докладывать, а не вмешиваться. У меня новый приказ. И я никогда не нарушаю своих приказов.
— Ты угрожаешь мне?
Чезаре смеется.
— Чем? — Спрашивает он, притворяясь непонимающим. — Конечно, нет! — Мой брат выгибает губу и качает головой из стороны в сторону. — Мы даже не знаем, кто виноват в том, за кем мне приходится убирать, неужели ты забыл?
27
Если я когда-нибудь встречу своего ангела-хранителя, я надеру ему задницу. И за это богохульство отец Армандо может велеть мне молиться сколько угодно, но я не буду просить у него прощения.
Держать голову поднятой, пока я добираюсь от дома, почти мучительная задача: взгляды, шепот… Невеста, брошенная у алтаря. И послушай, Санта, я не жалуюсь. Даже близко нет, но эти сплетни! Ради всего святого! Я ненавижу сплетни!
Я резко выдыхаю, когда группа девочек-подростков беззастенчиво показывает на меня и хихикает. Я бросаю на них взгляд и всерьез подумываю о том, что с таким поведением они даже не найдут себе женихов, которые их бросят у алтаря. Конечно, я считаю, что это было благословением для меня, но если они смеются надо мной, то я очень сомневаюсь, что они так думают.
Я иду, все более злая и униженная, к особняку, но скрываю второе чувство под бесконечными слоями первого. Люди никогда не поймут меня. Они все думают, что со мной что-то не так.
Я вздохнула с облегчением, когда нашла свой шкафчик в раздевалке для персонала, на котором все еще было мое имя и чистая, отглаженная форма. Я не должна была больше находиться на Сицилии, поэтому не знала, есть ли у меня еще работа, но я расцениваю это как да.
Несколько служащих проходят мимо меня, но никто не заговаривает со мной, пока я переодеваюсь или иду в кабинет Луиджии, и я рада этому. Сегодня хороший день, чтобы стать персоной нон грата, возможно, следующее десятилетие будет состоять из удачных дней для этого.
Однако, к моему несчастью, главная экономка находится в самой комнате. Ее строгое лицо сосредоточено на чтении каких-то бумаг, на кончике носа — маленькие прямоугольные очки с жемчужной цепочкой.
— Доброе утро, Луиджия.
— Доброе утро, сеньорита.
Я забираю свой планшет со списком дел на сегодня для крыла Дона, но, когда я иду за списком для его заместителя, его там уже нет. Я хмурюсь.
Луиджия, должно быть, замечает мой хмурый взгляд или раздражена тем, что я стою и смотрю на список дежурств, потому что она поднимает глаза, чтобы понять, в чем дело.
— Ты больше не отвечаешь за крыло Тициана, — говорит она мне, правильно истолковав мое замешательство.
— Марта вернулась?
— Еще нет.
— Конечно, нет! — Я киваю головой в знак согласия. — Мне вообще не следовало бы здесь находиться. Конечно, все уже было готово, — бормочу я скорее себе, чем ей, и не то, чтобы меня это удивляло.