Золушка и Мафиози

— Ты не видел меня со свадьбы, я важнее твоего костюма, — говорю я, обнимая его за плечи, пока мы идем в дом, и он фыркает в знак явного несогласия. — Как тебе Южная Америка?

— Чертовски жарко, — ворчит он, и я смеюсь.

— Разве там не зима?

— А Бразилия знает этот сезон? — Возмущается он.

— В точку. — Улыбаюсь я. — Тебе удалось разобраться с закупками для винодельни?

— Да, и еще я сделал остановку в Колумбии, чтобы поставить на место проект семьи Гуальдан, принадлежащий Пабло Эскобару.

— Так эффективно… Таким образом, тебя скоро повысят до консильери.

— И придется работать напрямую с Витторио? Ты сошел с ума?

Я снова смеюсь.

— И снова, братишка, ты прав. — Я отпускаю его, пройдя через двери, потому что он идет в мамину столовую, а я — к себе домой. — На этом мы расстаемся.

— Все еще под землей?

— Ах, как больно быть вторым Витторио… — Я насмехаюсь, а Джанни сужает глаза, забавляясь.

— Разве не правильна поговорка "Боли и радости"?

— Ничего в том, чтобы терпеть Витто каждый день, весь день, нет восхитительного, Джанни.

— Добрый вечер, — говорит Витторио, входя в дверь, и я прикладываю руку к груди в притворном жесте.

— О, ты здесь? Я тебя не заметил, — вру я, и мой брат с презрением почесывает горло, после чего похлопывает Джанни по плечу и направляется в ванную.

Луиджия, стоящая в коридоре и держащая в руках пальто Витторио, бросает на меня взгляд, который должен был бы выражать неодобрение, но не может скрыть своего веселья. Джанни тихо смеется, потому что он пугливый кот.

— Но во всем этом есть и хорошая сторона, брат мой… — говорю я Джанни, уже поворачиваясь к лестнице… — Мой десерт гораздо лучше твоего…

— Кто тебя знает, кто знает, Тициано, — Джанни повышает голос, чтобы я его услышал, хотя я уже наполовину поднялся на первую ступеньку. — Говори так, и я начину верить, что тебе нравится вся эта история с женитьбой.

— Я думаю, это очень хорошо, что ему это нравится, — раздается голос Витторио из ванной, хотя он больше не появляется. — Потому что он будет таким еще очень долго. Золотой юбилей — это самое меньшее, что он мне должен, — ворчит он.

Джанни снова смеется, а я только закатываю глаза.

— Но подождите… У тебя еще есть жена? Я слышал, твоя коллекция обновилась, я надеялся застать тебя в трауре, даже если это ты убил свою жену.

— Чезаре — чертов сплетник, — жалуюсь я. — У меня все еще есть жена, моя коллекция восстановлена, и мы никогда больше не будем об этом говорить.

— У меня есть фотографии.

Я останавливаюсь на первой площадке лестницы и показываю пальцем на Джанни. Он щелкает языком и слегка выгибает шею, беззвучно крича, что его мозг работает на полную катушку. В конце концов мой младший брат решает не говорить то, о чем думает, и начинает идти к туалету, но его смех достаточно громкий, чтобы я спросил:

— Над чем ты смеешься?

Прежде чем затеряться в коридоре, он просто поворачивается ко мне лицом, оглядываясь через плечо.

— Просто вспоминаю, как ты смеялся над Витторио за то, что он не убил Габриэллу за то, что она портила ему лошадей… Мир крутится, брат мой.

Он не ждет ответа, прежде чем исчезнуть, и это хорошо, потому что я действительно не знаю, как на это реагировать. Но Рафаэла не разбила ни одну из моих машин и не сделала с ними ничего серьезного. Она просто переставила их местами. Почти эксгибиционистечиский секс был достаточным наказанием, и не в последнюю очередь потому, что эксгибиционизм никогда не был бы возможен. Я бы никогда не позволил никому увидеть ее обнаженной.

На самом деле я считал сделку, которую мы заключили, двойной победой, потому что в итоге мне не пришлось ни от чего отказываться. Я бы никогда не позволил никому, кроме себя, узнать, как искажается ее лицо в муках наслаждения, как меняются губы или как трепещут ресницы.

Никогда.

С этим мысленным образом я и прибыл в свое крыло дома.

Как быстро Рафаэла хочет закончить сегодняшний ужин? Судя по тому, как она смотрит на меня, когда я вхожу в гостиную, ответ не кажется многообещающим. Она одна, и служащих нет и в помине.

На Рафаэле белые брюки и голубая шелковая рубашка цвета ее глаз. Волосы распущены, ниспадают до плеч, передние пряди заправлены за уши, а сочные губы накрашены красным.

— Что-то случилось, куколка? — Спрашиваю я, но она вырывается из моих рук, когда я пытаюсь обхватить ее за талию.

— Случилось, — серьезно говорит она. — И нам нужно поговорить.

Я отстраняюсь, удивленный ее твердым тоном, но не то, чтобы я должен был удивляться. Это не первый раз, когда она так со мной разговаривает. Единственное место, где эта женщина действительно подчиняется, это спальня.

Я снова сокращаю расстояние между нами, обхватывая ее за талию, даже когда Рафаэла кладет ладони мне на грудь. Я погружаюсь носом в ее шею, делая глубокий вдох, потому что мне нравится ее запах.

— Теперь мы можем говорить о чем угодно, — говорю я, крепче прижимаясь к ней, чтобы подчеркнуть, о чем я говорю. Она фыркает, но не пытается отстраниться.

— Ты перегнул палку, — говорит она, и я нахмуриваю брови.