Золушка и Мафиози

Скамейки пусты, а святые, нарисованные на витражах, выглядят так же мирно, как и всегда. Крест с окровавленным Христом над алтарем остался прежним, но именно я чувствую себя сегодня иначе. Совершенно иначе, чем в прошлый раз, когда я была здесь, хотя чувство, переполняющее меня, не изменилось: смятение.

Именно оно и привело меня сюда. Мне нужно было поговорить с кем-то, кто готов понять меня и не будет придерживаться романтических взглядов на вещи и места, где романтика не уместна.

— Да благословит тебя Господь, дитя мое. Я рад тебя видеть. Ты на исповедь?

— Да, это так, — соглашаюсь я, глядя на пустую церковь. — Я пришла на исповедь.

Отец Армандо слегка наклоняет голову, но затем кивает в знак согласия. Он жестом показывает в сторону ризницы и начинает идти туда. Я следую за ним.

Мне всегда нравилась способность отца Армандо без лишних вопросов определять, когда исповедь нужна, а когда нет. Я сажусь, пока он запирает дверь, и вскоре он уже сидит рядом со мной.

— Что с тобой, дитя мое?

— Я… — Я закрываю глаза. — Я не знаю, — признаюсь я.

Слова Тициано, сказанные на танцполе на той свадьбе, мучают меня уже несколько дней: "Это не в первый раз".

Осознание того, что он говорил серьезно, поразило меня с силой грома. Тициано убивал тех, кто претендовал на меня. Три раза, если я не ошибаюсь, хотя я никогда не слышала о том, что тело Стефано было найдено.

Смерть моих женихов… Зачем это Тициано. Почему? Похоже, это вопрос на миллион евро, который я постоянно задаю себе, когда речь заходит о моем муже. Я не понимаю, почему он ведет себя так, как ведет, и мне кажется, что у меня никогда не будет всех кусочков головоломки под названием Тициано Катанео. Только когда мне кажется, что я начинаю составлять четкую картину, я обнаруживаю, что это лишь малая часть.

— Свадьба… Все было не совсем так, как я себе представляла, — я решаю начать с самого начала. Отец Армандо наклоняет голову, внимая. — Тициано… достойный?

Отец Армандо смеется.

— Это вопрос? Жалоба? Потому что если второе, то я впервые слышу, чтобы жена жаловалась на порядочность мужа. Обычно они приходят ко мне с просьбой о чуде, которое даст им именно это.

Я смеюсь.

— Нет, это не жалоба. Я просто даю вам контекст, отец.

— Контекст для чего?

— Для моей растерянности. Он не такой, как я ожидала.

— А чего ты ожидала?

— Равнодушия, в общем.

— А он не равнодушен?

— Нет, не равнодушен.

То есть равнодушный человек не стал бы убивать за меня? И не стал бы подставлять нас под удар в той самой ризнице. Дело в том, что он никогда не говорит мне полных ответов. Несколько недель назад, когда я спросила его, почему он подставил меня, Тициано был легкомыслен, и я даже поверила ему. Однако теперь, зная, что его попытки помешать мне выйти замуж за другого человека начались задолго до того дня, невозможно не задуматься, был ли он искренен.

Флажки больше не кажутся мне неуважением, а скорее извращенным видом спасения, о котором он заявлял с самого начала. Но почему его это волновало? Зачем он беспокоился?

— Какой он? — Спрашивает священник.

— Я не знаю, отец. Я не могу его понять.

— В любом другом случае я не думаю, что это было бы возможно, но учитывая вашу историю… Ты не пробовала спросить его, дитя мое?

— Не думаю, что он мне ответит, отец. Тициано… Сложный, если не сказать больше.

— А ты простая?

— Вообще-то да. — Отец Армандо смеется, явно не соглашаясь со мной. — Я серьезно, — жалуюсь я.

— Знаю, знаю. Поэтому и смешно.

Я фыркаю.

— Разве не вы должны быть мудрым и разумным голосом?

— Не думаю, что ты пришла сюда слушать, дитя мое. Думаю, ты хотела поговорить.

— Я почти ничего не сказала, отец.

— Если тебе этого недостаточно, не стесняйся, у меня впереди целый день.

— Я не знаю, что еще сказать.

— Тогда вопрос. Ты сказала, что тебя беспокоит, что ты не понимаешь Тициано, что ты не знаешь, чего он хочет. Но чего хочешь ты?

— Я не знаю.

Хотя действительно думала, что знаю.

Уважения. Я хотела, чтобы Тициано уважал меня и требовал, чтобы другие люди уважали меня. Если свадьба на прошлой неделе что-то и доказала, так это то, что мне это удалось. У меня были доказательства еще раньше, когда Тициано сказал Луиджии, что мой приказ должен превалировать над его.

Так почему же я чувствую себя как никогда растерянно?

— Возможно, тебе следует выяснить это.

— Именно для этого я и пришла сюда, отец Армандо, но вы не помогаете.

— Я священник, дитя мое, а не святой. Я не умею творить чудеса.

— Ха, ха, ха, отец. Очень смешно.

— Но, — он снова заговорил, делая ударение на слове. — Я знаю нескольких. Ты пробовала с ними поговорить?

— Не совсем, нет.

— Почему? Ты боишься ответа?

Я пожимаю плечами.

Отец Армандо снова смеется надо мной.

— Мы все испытываем страх, дитя мое. Мы просто не можем позволить ему парализовать нас. Ты знаешь это. Ты одна из самых храбрых девушек, которых я знаю.

Теперь моя очередь смеяться, хотя я не нахожу это смешным.

— Понятно, но зачем это делать?