Зомби по имени Джон (СИ)

Он думает о Джоне с ножом. Восхитительном, голом, как первобытный человек, Джоне Сноу с ножом. Думает, как тот пробует пальцами загнутый мясницкий конец лезвия. Думает, что именно тот хотел бы им сделать – с ним, Рамси, с собой, с кем-то еще. Думает, из кого Джон Сноу хотел бы вырезать свою боль – и как.

Но сперва это подождет. Для начала они могли бы закрыться в палатке. Он, Джон и нож – больше никого не нужно. Они могли бы взять нож вдвоем, голые, девственные – дикие тени. Они могли бы разделить друг с другом сталь, и кровь, и боль, и холод. Они могли бы научить друг друга. Джон мог бы научить его – отдавать. Он мог бы научить Джона – брать.

Симбиоз.

То, что выходит, когда ты срезаешь кожу себе – и другому, – и ваша мокрая красная плоть врастает одна в другую сочными прожилками, лиловыми, как налившиеся синяки, и розовыми, как румянец от пощечины. Как у сиамских близнецов. Тех, что делят между собой какие-то части. Части, которые он отдаст Джону. Части, которые Джон возьмет.

Те, что сделают их обоих лучше. Те, которые дадут им еще одну пару глаз, чтобы смотреть. Части… от одних мыслей о которых его член тепло тяжелеет.

Но восхитительный Джон Сноу не должен этого видеть.

Потому что пока он не понимает, что общего между болью, и трахом, и поцелуями, и ножом. Потому что он должен узнать, какую злую сказку об этом Рамси хочет нашептать ему на ухо, в свое время. Потому что он должен понять, что, когда ты любишь боль, уже не имеет никакого значения, кто ее причиняет и кому – она больше не в тебе, и не в другом человеке, она во всем, и она бьется, как живое сердце, и течет живым током крови от первого росчерка ножа – в свое время. Потому что его сердце, ноющее под наледью, должно будет распространить его боль по всему телу, и тогда он поймет – но только тогда.

Да. Рамси решает, что он хочет сделать из Джона Сноу, прямо сейчас.

– Но мы должны идти. Ты понимаешь меня?

И проходит целая вечность, разреженная только теплым дыханием Рамси, пока Джон не наклоняется к Рикону, крепко прижимаясь губами к его лбу.

А когда Джон опускает его голову на ковер и поднимает взгляд, он не смотрит на Рамси. Но это тоже неплохой знак.

– Будем считать, что ты пообещал, – он говорит так сухо, как будто у него пересохло горло.

– Хорошо. Потому что я пообещал, – и Рамси сводит колени, прикусывая губу и надеясь, что Джон подумает, будто это говорит о его серьезности и сосредоточенности – и больше ни о чем.

Когда они покидают номер, Рамси забирает с собой не только бритву, но и автомат – запасных патронов на теле автоматчика не обнаруживается, но ему хватит и пары коротких очередей, если что, – и крюк Морса. Его заточенный под гардой край Рамси еще пару раз вбивает в электронный замок на двери, сперва защелкнув его и этим запирая Морса и Винафрид внутри. Джон думает, что это поможет не слишком надолго, но, скорее всего, они оба покинут Белую Гавань до того, как те решатся и смогут выбраться. Джон уже ощущает наружный холод и то, как мало им осталось здесь сделать теперь, когда тело Рикона лежит за дверью со сломанным замком. Им обоим. Ему и Рамси.

Джон думает об этом прохладно и спокойно: его мысль как-то необыкновенно заторможена, но он довольно ясно осознает свои – и их – перспективы. Они уйдут отсюда, четко понимает он, после того, как Рамси закончит свои дела с Виманом и Хозером – какие? – и он не собирается ничего делать с Рамси, по крайней мере, пока они будут идти – куда? – потому что он не уверен, что сможет выжить без Рамси – зачем? – особенно сейчас, когда он чувствует себя так… так. Джон не может точно подобрать характеристику своему состоянию – хочет ли? зачем? – но Сэм наверняка сказал бы, что у него… как он это называл… какая-то из разновидностей реактивного психоза? Аффективный шок? Джон не помнит и все равно не очень понимает, зачем ему знать точное название того, что с ним происходит. Он знает, что ему холодно, что на спине, ладонях и ногах – от ложбинки между ягодицами и до ступней, – выступил пот, и что его сердцебиение и дыхание, кажется, немного быстрее обычного – хотя последнее даже сложно приметить в общем притупленном, замедленном состоянии сознания. Еще он знает, что ему как можно быстрее нужно выйти из этого состояния – Сэм бы непременно принес ему одеяло согреться и сделал какого-нибудь горячего и сладкого питья, – но на самом деле он не хочет выходить. Джон чувствует что-то похожее на ноющую, тупую боль, но даже не именно боль, а это ощущение из смеси чувств потери, обиды, страха, подавленности и вины. Когда ты упустил что-то очень важное. Когда то, навязчивые мысли о чем ты старательно забивал поглубже, не желая признавать, наконец-то произошло. И это так странно… и сладко?