Зона бабочки

Ему доводилось находиться в двух шагах от смерти и глядеть ей в глаза, но сейчас эти обороты речи были не метафорами и прочими синекдохами, а обрели самый что ни на есть прямой, буквальный смысл. Он действительно находился рядом со смертью и смотрел ей в глаза, точнее — в безглазье. В двух дырах под костяным лбом застыл мрак. Герман бросил взгляд на лежащий чуть ли не под колесом телеги недосягаемый пистолет, и у него мелькнула мысль, что он должен о чем-то подумать перед смертью. Перед этой вот смертью, которая и есть его собственная.

Если только возле дерева стоит и в самом деле смерть.

Конечно же, это был всего лишь образ, выдумка предков — ведь нет же в реальности никакого создания с косой, это все фольклор… Но то, что находилось вот тут, рядом, представляло вполне реальную угрозу, и Герман это хорошо понимал.

Темные глазницы были на уровне его лица, и он продолжал молча всматриваться в них, словно стараясь загипнотизировать неведомое существо… а может, и вовсе не существо…

— А почему у тебя такой транспорт допотопный? — наконец не выдержал он.

Смерть тут же замахнулась косой.

Герман зажмурился, внутренне сжавшись в комок. Он почувствовал, как ветки над ним дрогнули — и в следующий момент полетел вниз. И, открыв глаза, обнаружил, что очутился в объятиях смерти — ничуть не костлявых, как можно было ожидать. В объятиях, опять же, в самом буквальном смысле. Оказывается, смерть метила не в него — она рассекла косой ветки, удерживавшие на весу его тело.

Впрочем, он так и остался обмотанным с ног до головы. Смерть шагнула назад и аккуратно, как младенца, положила его на телегу, лицом вверх, так что теперь Герман мог сколько угодно любоваться здешним светилом.

Но он не любовался. Он медленно приходил в себя, все еще не веря в то, что остался жив. Хотя бы — пока.

Телега рывком тронулась с места. Герман, предприняв отчаянные усилия, сумел перекатиться на бок, но тут же сильная рука молчаливого возницы вернула его в прежнее положение. Телегу потряхивало на неровностях, но стука копыт теперь слышно не было, словно асфальт тротуара сменился чем-то помягче. С каждым мгновением Гридин все более удалялся от своего единственного оружия.

И все-таки он был жив. Дышал. А «дум спиро», как говорил Овидий, «спэро». То бишь «пока дышу, надеюсь». Правда, надеяться-то особенно было не на что. Даже без «особенно». Чем тут мог помочь Скорпион? А ничем.

И все-таки…

— Эй, костлявая! — позвал Гридин и прочистил горло. — Куда ты меня везешь?

На ответ он не очень рассчитывал, но получил его. Ответ был исчерпывающий и неутешительный:

— К мертвой реке, топить.

Сказано это было безжизненным голосом. Так же разговаривал и голем.

Герман почувствовал леденящую пустоту внутри.

— Зачем меня топить?

На сей раз ответа он не дождался и каким-то чутьем понял, что задавать другие вопросы бесполезно. Ничего больше ему не скажут. Привезут к мертвой реке — наверное, к той, где лодка? — и утопят, как Герасим Муму… Очень красивая смерть. Достойный финиш настоящего профессионала.

Гридин закрыл глаза и молча застонал от бессилия. Умирать ему совершенно не хотелось. Рано было ему умирать.

Что же это за место такое? Откуда взялось? Инопланетяне позаботились?

«Какое это сейчас имеет значение?» — тоскливо подумал Гридин.

На ухо уже кто-то тихонько нашептывал со злорадством:

Отбрось все мысли, ведь тебе не суждено
Продолжить бытие свое земное.
Уйдешь на дно. Вот-вот уйдешь на дно
И вряд ли обретешь ИНОЕ.

«Вряд ли — это хорошо. Замечательно…»

Он уныло вздохнул.

Да, каждый знает, что смертен, что не суждено ему жить бесконечно. И все равно — каждый надеется на личное бессмертие. В порядке исключения. И не столько страшит сама смерть, сколько осознание ее неизбежности. Если вечером лечь спать в полном здравии, а утром не проснуться — это как раз то, что надо. А если знать, что вскоре непременно должен умереть — это не просто плохо. Это очень плохо…

Гридин вновь вздохнул и открыл глаза. И обнаружил, что небо превратилось в зеркало, вроде тех, что крепят на потолке в ванной. В нем вниз спиной отражалась лошадь, телега, черный возница, вновь накинувший капюшон и куда-то подевавший косу. В нем отражался и он, Герман Гридин, беспомощный, связанный-перевязанный, обреченный. Никаких многоэтажек и дворов небо не отражало — телега ехала по совершенно пустынной местности, простирающейся на все четыре стороны света. И еще оказалось, что за телегой трусит здоровенная черная псина, перебирая лапами, как муха, ползающая по потолку. Увидев эту зверюгу, Гридин понял, что за звуки время от времени доносятся до него — это сопела собака, сопела нерегулярно, иногда надолго затихая.

Первый пес, которого он увидел в зоне, имел три хвоста. У этого же было три головы.

Зона продолжала давить на мозги. На сей раз — инфернальным образом, позаимствованным у древних греков. Похоже, телегу сопровождал Цербер собственной персоной. Сторожевой пес царства мертвых.